Игорь Курукин - Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного

Они носили грубые одеяния, напоминавшие немцам-опричникам монашеские, а в руках у них были «длинные чёрные монашеские посохи». Правда, из-под убогих рубищ выглядывали полы шитых золотом кафтанов на дорогом меху, и посохи имели заточенные наконечники, превращавшие их в грозное оружие, да и головы царских «черноризцев» покрывали не иноческие клобуки, а изящные шапочки-тафьи. По-видимому, именно они использовали запоминающиеся аксессуары — мётлы и отрубленные собачьи головы.

В действительности же наряд членов «опричного братства» больше подходил к гардеробу светского служилого человека, нежели монаха. Средневековый русский чернец одевался иначе: поверх белой фланелевой рубахи он надевал мантию, подпоясанную кожаным поясом, а затем уже рясу с широким воротом и длинными рукавами {48} . Велика вероятность того, что иноземные мемуаристы вполне могли принять за иноческий наряд обычный охабень или даже однорядку отнеся их к одежде клириков из-за «церковного» чёрного цвета.

Однако, с другой стороны, использование номенклатуры иноческих должностей для обозначения начальствующих особ и непременное для членов «опричного братства» участие в совместном богослужении — равно как и их общая трапеза с чтением вслух назидательных текстов и, наконец, использование «монашеских» посохов — позволяют говорить об учреждении своеобразной псевдомонастырской общины в стенах царского дворца. Некоторые историки выдвинули экстравагантную гипотезу об организации Грозным своего опричного двора наподобие монашеской корпорации. При этом одни полагали, что создавалась она по образцу католических «охранных» орденов — доминиканцев (И. И. Полосин) или иезуитов (А. Л. Дворкин). Другие видели в ней оригинальный вариант традиционной православной киновии (Б. Н. Флоря). Третьи, напротив, отмечали откровенно карнавально-шутовской характер опричной «обители» (А. М. Панченко, Б. А. Успенский).

Думается, царь Иван Васильевич, как и многие его подданные, считал идеалом благочестивого поведения иноческое делание. Именно поэтому в послании братии Кирилло-Белозерского монастыря он прямо признаётся: «И мне мнится, окаянному, яко исполу (наполовину. — И.К., А Б, ) есмь чернец…» Соответственно его идея организации мирской повседневной жизни «по-монастырски» не кажется странной. Кроме того, учреждая александровское «братство», Грозный пытался разрешить сразу несколько проблем.

Мысли о возможной «измене» служилого сословия, связанного тесными узами патроната с представителями некогда владетельных домов (княжатами) и нетитулованным боярством, по-видимому, постоянно преследовали венценосца. В результате он начал терять доверие к «избранной тысяче» «лучших слуг», набранных в 1550 году из числа прежних «дворовых» и некоторой части «городовых» (провинциальных) «детей боярских». Неудивительны поэтому в годы опричнины случаи тотального избиения целых городовых корпораций, заподозренных в поддержке опальных патронов-княжат или аристократов. Так, летом 1568 года, после казни боярина И. П. Фёдорова-Челяднина, его участи подверглись большинство дворян из Бежецкого Верха, заподозренных в симпатиях к влиятельному вельможе. Тем же летом печальную судьбу удельного князя Владимира Андреевича Старицкого разделили его подданные из числа служилых землевладельцев {49} .

Неудовлетворенность Грозного результатами «тысячной» реформы в известном смысле подвигла его сформировать новую «избранную тысячу» — опричников. Царь предполагал вновь произвести «перебор людишек и земель», преследуя примерно те же цели, что и в 1550 году. Немного изменилась лишь географическая привязка территорий, предназначавшихся для испомещения новых «тысячников». Однако теперь Иван IV прибегнул к весьма нетривиальному способу консолидации элиты нового «двора» вокруг собственной особы: в квазицерковной организации, основанной на принципе личной преданности царственному «игумену».

Между тем приходится признать, что Грозный, несмотря на использование номенклатуры иноческих должностей в новоучрежденном «братстве», намеревался создать нечто большее, чем подобие общежительного монастыря. Упоминаемые Таубе и Крузе «длинные чёрные монашеские посохи» были, скорее всего, жезлами-патериссами [46], символизирующими духовную власть пастыря. Ими не могли пользоваться простые чернецы, но только архипастыри или настоятели монастырей {50} . Таким образом, наличие у августейшего «игумена» и подначальных ему «иноков» посохов, подобных жезлам-патериссам, неминуемо превращало мнимую общину черноризцев в карикатуру на Освящённый собор. Столь злая карнавально-шутовская насмешка над важнейшим институтом церковного управления в полной мере отражала те чувства, которые Грозный питал к священноначалию всероссийской митрополии. Притом необходимо подчеркнуть, что типологическое сближение «опричного братства» в Александровской слободе исключительно с монашеской обителью или, наоборот, с Освящённым собором вряд ли продуктивно. «Детище» Ивана IV, обладая поразительной способностью к семантической трансформации, в сущности, не было аналогом ни того ни другого [47].

В России, помимо Грозного, открыто глумиться над церковными институтами позволял себе лишь царь Пётр I, выбрав в качестве мишени Освящённый собор при московском патриархе Адриане и самого первоиерарха. Выше уже говорилось об открытой нелюбви молодого Петра к преемнику патриарха Иоакима, повинного, по мнению венценосца, в поддержке сил, враждебных его курсу на преобразование государства и общества. Особенное раздражение монарха, естественно, вызывало заступничество Адриана за мятежных стрельцов, отчего глава церкви даже был принародно обвинён в прямом пособничестве «ворам». В условиях, когда конфликт между царём и первосвятителем приобрёл форму затяжного противостояния без надежды на примирение, появился Всешутейший и всепьянейший собор во главе с «патриархом Московским, Кокуйским и всея Яузы [48]» — «князь-папой» Никитой Зотовым. Он «начальствовал» над двенадцатью (!) кардиналами и множеством «епископов», «архимандритов» и других «духовных» особ, среди которых были даже дамы — «матери-архиерейши» и «игуменьи». Сам инициатор этой затеи удовольствовался скромной ролью «протодьякона». Нормы повседневного поведения соборян были прописаны в специальном регламенте, сочинённом царём. Основной их обязанностью было каждодневно напиваться. Пьянство сопровождалось забавами, нередко сомнительными с точки зрения морали. Так, если нарочито кощунственные выходки участников Всешутейшего собора на Святках в полной мере соответствовали поведенческой норме, то их «покаянная» процессия в виде санного поезда, запряжённого свиньями, медведями и козлами, в первую неделю Великого поста, время особого аскетического настроения и усердной молитвы, выглядела как откровенное глумление над чувствами верующих. На Масленице 1699 года соборяне правили «архиерейскую» службу Бахусу, явно метя в патриарха Адриана. Вместо дикирия и трикирия [49]«князь-папа» «осенял» коленопреклонённых «молящихся» скрещёнными чубуками курительных трубок, не прекращая при этом жадно пить вино. Затем «владыка», не расставаясь с посохом, изображавшим патериссу, пустился в пляс {51} .