Игорь Курукин - Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного

Любопытно, что и один из самых злейших оппонентов Грозного, князь А. М. Курбский, прямо называл избиенных в опале православных христиан «святыми мучениками». В первом послании своему бывшему сюзерену он писал: «Почто, царю, силных во Израили побил еси и воевод, от Бога данных ти на враги твоя, различными смертьми расторгл еси и победоносную святую кровь их во церквах Божиих пролиял еси и мученическими кровьми праги церковные обагрил еси и на доброхотных твоих и душу за тя полагающих неслыханные от века муки и смерти и гоненья умыслил еси, изменами и чародействы и иными неподобными облыгая православных и тщася со усердием свет во тьму прелагати и сладкое горько прозывати?» {68}

Московский самодержец прекрасно уяснил истинный смысл брошенного ему обвинения в избиении верноподданных, стяжавших от Бога за свои страдания «венцы мученические». В ответной эпистолии он не замедлил высказать высокородному беглецу свои возражения по столь принципиальному для обоих вопросу: «Како же не стыдишися злодеев мученики нарицати, не разсуждая, за что кто страждет? Апостолу вопиющу: „Аще кто незаконно мучен будет, сиречь не за веру, не венчается“; божественному убо Златоусту и великому Афонасию во своем исповедании глаголющим: мучими бо суть татие и разбойницы, и злодеи, и прелюбодеи: такови убо не блажени, понеже грех ради своих мучими бысть, а не Бога ради» {69} . Иначе говоря, Иван Грозный, весьма вольно перефразировав текст «Бесед на Евангелие от Матфея» Иоанна Златоуста, пытался «теологически» обосновать неприемлемость даже неформального уподобления опальных как христианским мученикам, так и блаженным [54].

В последние месяцы жизни Грозного, а именно с 19 января 1584 года, точно так же по чину блаженных поминали казнённых соотечественников насельники московского Богоявленского монастыря, «что за Ветошным рядом»: судя по показанию древнейшего синодика обители, на память преподобного Макария Великого Египтянина тамошние иноки должны были по ним «понахида пети и обедни служити», получая на трапезе специальный «корм» {70} . Учреждение «у чюдного Богоявленья» поминальной церемонии по опальным именно в этот день церковного литургического года связано, скорее всего, с датой получения монастырём вклада от монарха, находившегося во власти смертельной болезни.

Однако настоятели и старшая братия большинства русских монастырей явно отдавали предпочтение совсем иной форме богослужебного поминания жертв массовых репрессий «тирана Васильевича». Так, например, иноки Кирилло-Белозерской и московской Чудовой обителей почтили их лишённым какой бы то ни было эмоциональной и, тем более, оценочной «окраски» поминовением «на литиях и на литоргиях, и на понахидах по вся дни в церкви Божии», обыкновенно совершаемым после получения монастырём крупного ктиторского вклада на «вечный помин души» {71} . В настоящее время известны ставки последней четверти XVI века, установленные для «вечного» поминания усопших в Иосифо-Волоколамском монастыре: по Обиходнику 1581/82 года: за ежедневное поминовение «до скончания века» (без «корма» на трапезе) вкладчику необходимо было заплатить весьма крупную сумму — 500 рублей {72} .

Столь же нейтральной выглядела поминальная церемония и в нижегородской Вознесенской Печерской обители, братия которой служила по ним обедню и панихиду на Радуницу, или Пасху мёртвых (в понедельник или вторник Второй недели по Воскресении Христовом) — один из самых популярных «родительских» дней в годовом круге богослужения Русской церкви {73} . Трижды в год поминали пострадавших в опале православных христиан во время трапезы чернецы валаамского Спасо-Преображенского монастыря. В заглавии местного синодика казнённых, переписанного приблизительно в 1580–1590-х годах, читаем: «Лета 7091(1582/83) царь и государь великий князь Иван Васильевич всея Руси прислал в свое царьскоя богомолья на Волам сия имена убьенных и велел поминати во векы и кормы по них ставити октября в 8 день да генваря в10 день, да июня в 12 день». В данном случае российский самодержец выступил в роли заурядного ктитора-вкладчика, обязавшего власти обители за сделанное им пожертвование устраивать специальный «корм» для насельников по заранее оговорённым датам {74} . По наблюдению В. И. Буганова, аналогичное распоряжение Ивана IV, выраженное в самых общих словах «кормы по них ставити», зафиксировано в Поминальнике 1583 года Троицкого Антониево-Сийского монастыря {75} . Видный современный немецкий историк Л. Штайндорф полагает, что дни поминальных трапез на Валааме были связаны с датами смерти конкретных людей, погибших в годы репрессий {76} .

Сделав в последние месяцы 1583-го или самом начале 1584 года в казну Иосифо-Волоколамского монастыря огромный вклад в четыре тысячи рублей, царь заказал тамошней братии ежегодный «корм» по загубленным им подданным в мясопустную субботу — день, когда церковь поминает усопших христиан, скончавшихся «нужною» (то есть неестественною) смертью {77} . Это едва ли не единственный случай, когда венценосец вмешался в процесс выбора времени поминовения опальных.

Весьма примечательным способом поминали избиенных в опричнину единоверцев монахи главного (с 1561 года) монастыря Московской митрополии, Троице-Сергиевой обители на Маковце. Троицкие власти, отказавшись от поминовения жертв террора на литиях и обеднях, повелели петь по ним единственную за весь год панихиду на Семик — «на 7 недели в четверг по Пасце» {78} . Судя по избранию для заупокойного богослужения именно этой даты, архимандрит Иона с соборными старцами причисляли казнённых в опале православных христиан к нечистым «заложным» покойникам {79} (поминание их в Семик выполняло, очевидно, ещё и обереговую функцию: по поверью марийцев, заимствованному, скорее всего, от русских, именно к середине Седьмой недели по Пасхе те начинали с особенной силой вредить живым людям {80} ). Между тем они вполне могли в точном соответствии с церковным уставом организовать эту церемонию в субботу последней перед Масленицей мясопустной недели, когда служится специальная панихида по всем, кто «безгодную многажды на страстне подъяша смерть в мори же и непроходных горах, стремнинах же и пропастех, и гладом, и запалением, и бранми, и студенми и инако всяко смерти претерпевше, равно же и убозии суще, и немощнии, и узаконеных псалмов и песней памяти не получиша» (Синаксарь в субботу мясопустную, «в ней же память творим умершим»). В другом гимнографическом тексте из того же чинопоследования вновь перечислялись умершие, отпеваемые на субботней панихиде: «…их же покры вода и брань пожат, их же обият трус, и убиша убийца, и их же огнь попали…», а также все, «иже напрасно восхищенныя, попаляемыя от молнии, и измершая мразом и всякою раною…» (Канон преподобного Феодора Студита) {81} , то есть все усопшие, которые воспринимались в народном сознании «заложными» покойниками.