Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

В этот день ее посетил один новгородский поп, с которым когда-то давно, в юности, дружил советник.

- Здравствуй, отец Кирилл! Каким ветром тебя занесло? - облобызав земляка, приветствовал его высокий, худощавый Сильвестр.

- Дорогой мой, батюшка Сильвеструшко!.. Да какой же ты стал! О господи! Десять зим тебя не видывал. Подобрел, а гляди, ряса-то... ряса... шелковая! А крест! Дай поцелую его.

Поп поклонился, облобызал крест, а кстати и руку Сильвестра.

- Такова милость божия. Убогий пришелец из Великого Новгорода стал первым советником у царя. Тесен путь, ведущий к жизни. Всё от бога.

Поп рыдающим голосом воскликнул, крепко обеими руками ухватившись за руку Сильвестра:

- Да господи! Кто же того не думал? Ведь ты же у нас один такой... Во смирении - удалой, в тихости - орел! Сызмала не силой ты брал, а умением... Молчал, а народ слушал тебя более глаголющих. Сильвеструшко! Родной! Дай наглядеться на тебя!

Сильвестр свысока обозревал попа с легонькой усмешкой.

- Полно, друже! Полно, смирением бо служу царю и святой церкви. В кротости - дальше от пропасти. Вспомни царя Давида и кротость его.

- Плохо мы грамотны, батюшка! Неучены. Так живем, по привычке.

- Сказывай, друже, почто прибыл в Москву?

- Истинный бог! Токмо к тебе! С поклоном.

- Чего ради? - нахмурился Сильвестр.

Поп приблизился к его уху и прошептал, сморщив от волнения лицо:

- Трепещут торговые люди! Богачества стали бояться! Москвы остерегаются... Нарядили меня к тебе: просить, батюшка, умаливать. И то уж народ новгородский приуныл... Горько и торговым людям. Волюшки им нет прежней. А тут, не дай бог, война, да еще с Ливонией. В наш край войско погонят. Испокон века наши купцы заодно с немцами. Выгоду от них имеют. Москва с ними не ладит, а наш купец ладит. Как же быть-то, Сильвеструшко, ужель ты забыл? И што будет? К добру ли то? Заступись за земляков, за торговых людей, при случае!

Сильвестр в задумчивости поглаживал свою жиденькую бороденку. Карие проницательные глаза смотрели на попа холодно.

- Кто подослал тебя ко мне?

- Родичи твои и земляки, премудрый Сильвеструшко! Новгородские люди прислали!

- Помни, земляк! По человечеству я - равный вам, может, и хуже вас, но... как советник великого князя, не могу я стать на одну половицу с вами, с тобой... Прискорбно видеть советнику государеву, чтоб дела его были добычею мышей. Ты меня назвал орлом, но достойно ли орлу ютиться в одной норе с мышами? И не пожрет ли он их? Со мной лукавить опасно. Не попам и гостям* новгородским пещись о судьбе царства, а богу и великому князю. Москва супротив немцев, и новгородские гости должны также. Москва растет, и вы должны помогать ей, а не мудрить лукаво. Москва - мать городов. Уходи и помалкивай, что был у меня. Я мог бы отдать тебя на пытку... Но бог тебе судья! Отпущу без спроса. Уходи и больше не бывай! А землякам передай: пускай одолеют алчность и гордыню!

_______________

* Г о с т и - купцы.

Поп растерялся, в страхе попятился, кланяясь Сильвестру до самого пола.

- Прости, Сильвеструшко, прости! Не знал я, батюшка... не знал!

Сильвестр с укоризной в глазах покачал головой.

- Бедные! Приходят ко мне, земляками моими величаются, поминают дни отрочества, глядят мне в очи, а того не знают, что большая польза им была бы от беседы с простым смердом, нежели со мной. Я смотрю на тебя - и не вижу тебя, слушаю - и не слышу тебя. Не земляки мне нужны, а дела большой правды, коей служат сыны великой силы, люди, отрекшиеся не токмо от земляков и родного города, но от матери, отца, жены и детей. Несчастный! Передай новгородцам: Сильвестр - верный слуга московского великого князя. Нужды царства для него выше нужд кичливой толпы новгородской. Иди, я отведу тебя в чулан, там и ночуй, а завтра утресь, затемно, уходи от меня... вернись в Новгород. Бог с тобой!

Поп поклонился, почесал за ухом и с красным недоумевающим лицом, тяжело вздохнув, кротко последовал за Сильвестром.

Оставшись один, Сильвестр опустился на колени перед аналоем, на котором лежали крест и евангелие, и принялся усердно молиться.

Постучали в дверь.

Вошел Адашев Алексей. Стройный, крепкий, высокого роста, краснощекий молодой человек. Помолился и он. Взгляд какой-то растерянный.

Облобызались.

- Ну, что поведаешь, брат?

- Войны с Ливонией не минуешь. Аминь!

- Ого! - покачал головою Сильвестр. - Да может ли то быть? Ужель?

- На обеде в Большой палате* был я... Слышал, как великий князь беседовал с казацким атаманом. Говорил он с ним о том, много ли всадников дадут казаки.

_______________

* Грановитая палата.

- Н-ну?..

- И тут он прямо сказал о войне... Висковатый уже и грамоту новую, мол, сготовил...

Сильвестр тяжело вздохнул:

- Лишние мы стали? Без нас обходятся? А? Мамка Агафья донесла, будто Иван Васильевич молвил: "Восхитил поп власть. Завел дружбу со многими мирскими, сдружился с Алексеем, опричь меня именем моим править хотят... Мне же оставили токмо честь "председания"...

Адашев усмехнулся.

- Изменчивый нрав... опасный. Не пойму я государя. То весел, добродушен, то лют и несговорчив.

- Кто ныне... около него?

- Худородные дворяне оттеснили всех, да дьяки посольские... да иноземцы, да нехристи... Народу нового много нахлынуло. Вчера к трапезе званы были две тыщи татар... Шиг-Алей с ними и казаки. Напились. Песни по-своему выли.

Сильвестр остановил испытующий взгляд на Адашеве.

- Ты был?

- Был.

- Тебе неча, Алексей, роптать. Ты в чести у царя, а братенек твой Данила и вовсе по сердцу царю... большой воевода. Гнев на одну мою голову!.. Постоянно так. Найди близ царя человека, кой не осуждал бы меня ему в угожденье! Злословие стало обычаем, и кто может удержаться, чтоб не потешить царя поклепом на меня? И ты... мой друг... удержишься ли? Не искусишься ли? Иван Васильевич своим приятством и лаской многих покорил... И людей моей стороны. Он умеет.

- Но, отец Сильвестр... И к тебе царь явной опалы не кажет. А кто за глаза поносит тебя, тот боится тебя, кто хвалит тебя в глаза - тот лукавит... Тебе неча бога гневить. Ты силен!

- Чем я провинился перед Иваном Васильевичем? - продолжал Сильвестр, как бы не слыша Адашева. - Не уразумею! Буде спорим мы? А в споре каждый и прав и виноват. Он упрекнул меня, что держусь я старины, я сказал ему, что некоторые новины разрушали царства. И я первый боролся за новины, за те, кои разумнее старых, поистрепавшихся обычаев. Болею я о государстве, а не о себе. Много ли мне надо? Я не искал ни славы, ни богатства, как и ты. Чего хотим мы? Сделать сильными и царя и царство. По ночам стала сниться мне плаха, а утром я иду к нему и говорю, чтобы не забывал он своего божьего призвания. Говорю смело, угрожаю ему божьим наказанием. На его лице тоска, но я не могу скрывать того, в чем вижу правду. Не могу, ради страха, льстить юному владыке... Таков путь честных правителей - либо путь, ими избранный, либо темница и смерть. Мудрый человек должен огорчаться тем, что он бессилен сделать добро, но не огорчаться тем, что люди хулят его, неправедно судят о нем... И ты, Алексей, не льсти Ивану Васильевичу, не делай тем самым худа государству.