Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

- Добра и уветлива, батюшка Василий Григорьевич. Любил ее народ.

- Вот поди ж ты, такому старому барсуку этакая краля досталась. Обидно! Ну, жаль тебе ее, что ль? Как она одна-то там теперь?

- Бог ведает! Плохо, гляди, ей, плохо!..

- Ну, а жаль тебе боярина-то?

- Сперва-то было вроде как жаль, а теперь ничего... Господь с ним, с Никитой Борисычем... Лют был покойник, лют! Что уж тут! Добрым словом едва ли помянешь.

- Хлебородна ли земля-то у вас?

- Благодарение господу богу! Жаловаться грешно. Земля добрая.

- Любил ли народ боярина-то?

- Нет! Нет! Куды тут! - сморщившись, покачал головой Андрейка. Медведь за ним гонялся... Так и думали - прощай, боярин! Ан нет! Вывернулся! Бедовый был.

Кусков часто молился. Андрейке удивительно было такое усердие его. Сам Андрейка тоже иногда обращался с молитвою к иконе, которую носил за пазухой, но Кусков молился на свою икону беспрестанно, украдкой, стараясь, чтоб не заметили другие. В самом деле, не шуточная статья явиться перед грозные очи царя. Так уж повелось, что у царя очи обязательно "грозные". "Царский глаз далеко сягает!" - говорили про Ивана Васильевича.

Однажды Кусков, молясь, заметил, что Андрейка за ним наблюдает, и смутился:

- Земля плоха округ моей усадьбы... Молюсь, чтоб лучше она стала и умножилась... А ты, парень, о чем молишься?

Андрейка большею частью молился о боярыне Агриппине и об Охиме и чтоб бог простил ему прегрешения его, а им обеим дал здоровья и счастья, да еще о пушке о большой, чтоб ему ее ладно сделать, молился он. Ну, как тут ответишь на вопрос Кускова? Он с любопытством ждет ответа.

- Я и сам не ведаю, о чем молюсь... Так! Обо всем!

Лукавая улыбка заиграла на лице Кускова.

- Молись, чтоб царь был милостив ко мне, - первым человеком сделаю тебя после войны на своей усадьбе. Люблю таких горячих до работы, как ты.

Андрейка вздохнул.

- Ладно, помолюсь. Ох, ох, господи! Прости грехи наши тяжкие!

Дорогою Кусков не раз начинал размышлять, что он будет говорить царю. О чем его просить? Всяко думал, но, как бы там ни было, он надеялся выслужиться - у него есть о чем донести царю, дабы не было порухи государеву делу. Из бояр кое-кого приметил он, - про царя неладно в лагере судили и его, государеву, волю к войне охаивали, бражничали во Пскове, с неохотой шли в поход и сиживали сложа руки в шатрах, когда надо было врага истреблять. С врагом милостивы были не по чину. Да разве только это?! Слышал он, Кусков, от людей, будто с псковскими и новгородскими купцами бояре тайно сносятся и посулы от них берут. У самого Петра Ивановича Шуйского рыло в пуху, а уж про его родственничка Александра Горбатого и говорить нечего. Всем им по душе и новгородские и псковские обычаи. Любо им, что и по сию пору эти города считают себя выше Москвы, богаче, славнее ее и что дух мятежный, независимый силен там. Со шведами, Литвой и немцами у Новгорода и Пскова старинная дружба. Своенравие, дух независимый и богатство новгородцев и псковичей по душе боярам да князьям. Долго ли тут и до измены! И кто знает, чего ради воеводы так уж милостивы с лифляндскими дворянами и командорами?! Правда, царь не приказал учинять насилий в завоеванной стране, но и обниматься с врагами-немцами приказа тоже не было. Нет ли и тут чего? Нет ли какого злоумышления?! И что во вред, что на пользу - как понять? Да и татар стали воеводы частенько обижать и над царевичами их насмехаться... И все по злобе к царю. А уж про князя Курбского и говорить нечего. Выше всех себя ставит. Литовских людей полюбил, гулял с ними во Пскове у всех на виду. Про Курбского есть о чем донести царю.

Многие незнатные дворяне думают так же. Вон дворянин Курицын из Пушкарской слободы кое про кого уж словечко молвил. И царь сотником его сделал да ласковым словом одарил, но и тех совсем не тронул, на кого слово было сказано. Может, время не пришло?

Дерзай, Анисим! Ведь недаром же бояре говорят, что царь "новых" людей ищет. Недаром Курбский в шатре говорил Телятьеву, что "писарям князь великий зело верит, избирает их не из шляхетского рода, не от благородна, но паче от поповичей или от простого всенародства и, ненавидяще (бояр), творит вельмож своих, подобно пророку глаголющу: хотяще один веселитися на земле". Накипело на душе у бояр. Такие речи не раз вылетали из их уст в походе. Вдали от Москвы языки и развязались, да еще на чужой-то земле, за рубежом.

Господь бог что ни делает - все к лучшему!

- Эй, Анисим, ты о чем задумался? - окликнул Грязной Кускова. Конь-то у тебя в канаву свалится!.. Не горюй, всем будет, кто чего заслужил: кому чин, кому блин, а кому просто шиш... Не унывай, блин будет!

Глаза Грязного сверкали лукавством.

- Ну, а ты, пушкарь, чего приуныл? - обратился он к Андрейке. - Аль о боярыне задумался?.. Грешно! У тебя уж есть... Помнишь, я к тебе на свадьбу жаловал? Такова была государева воля. Чай, уж все зажило, прошло давно? Не серчай на меня.

Андрейка вздрогнул, сердце загорелось гневом, но он сдержался. Обернулся лицом к своему начальнику. В холопьих глазах - мгла.

- Да вот... думал я... не теми бы пушками крепости разбивать. Ужели люди все так и будут долбить хилым боем крепостные стены? Ужели мы сильнее ветра не станем? И сколь велик убыток государю от верхового кидания! Нешто велика честь, коли из десятка ядер осьмерка попусту перескакивает... Вон под Дерптом башню разбивали, срамно думать о том! Пять десятков ядер и каменных и огневых полбашни насилу расклевали... Гоже ли это?

- Ишь ты о чем! Мудрить начал. Будь доволен малым - над многим тебя поставят, - рассмеялся Василий Грязной.

- Оно так! - через силу улыбнулся Андрейка. - Да вот море-то веслом не вычерпаешь, токмо воду замутишь. Шуму много, а толку мало.

Кусков нахмурился, подозрительно, исподлобья посмотрел на пушкаря.

- Уж ты не ропщешь ли? Царь-батюшка о всех нас печется и в меру сил своих обороняет нас и согласно воле божьей всячески творит... Не нашего ума то дело... Помолчи! - сказал он вразумительно.

Андрейка покраснел. Некоторое время ехал молча, а затем спокойно сказал:

- В чужом доме не указывают, а в своем бог велит... Коль пушку такую царю дадим, чтоб башню сбивала, так от того никому не приключится беды, кроме врага...

Кусков надулся. Неужели с мужиком спорить? Унизительно! А Василий Грязной рассмеялся и отъехал прочь. Кускову было чересчур досадно, что воеводы послали к царю вместе с ним человека "подлого рода" как ровню. А главное, "этот лапоть" совсем не ценит того, что рядом с дворянами едет и что дворяне беседою его удостаивают, не брезгают. Довольно! В походе повольничали, с дворянами из одних луж воду лопали! Довольно! Теперь не на поле брани. "Пожалуй, с боярами легче справиться, нежели с этими! Их ведь - целая земля! Мажь мужика маслом, а он все дегтем пахнет. Кровь! Другая кровь, чем у нас!"