Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

В тот день, когда получено было известие о вторжении русских в Ливонию, Иван Васильевич с Анастасией молились в храме Спаса, в приделе Гурия, Самона и Авива. Этот придел был подобием такого же придела в Софийском новгородском соборе.

Царь был одет в темно-малиновый становой кафтан, на груди наперсный крест, в руках посох индийского дерева. Лицо суровое, задумчивое. Эту ночь Иван Васильевич не спал, мучили мысли о том, как иноземные короли встретят весть о вторжении его войск в Лифляндию. То-то поднимется шум!

Царица в таком же темно-малиновом атласном платье, с золотой обшивкой; на шее бобровая оторочка и жемчужное ожерелье. Анастасия была бледна и заплакана. (Шептались придворные, будто царь побил ее за то, что она не хотела идти в собор.)

Митрополит Макарий в темно-синем бархатном облачении встретил царя и царицу крестом и евангелием. Хор чернецов запел громкую хвалебную стихиру.

Моление шло о ниспослании победы московскому воинству. Митрополит громко восклицал:

- ...Тогда сразились цари Ханаанские в Фанаахе у вод Мегидонских!

- ...Звезды с путей своих сошли!

- ...Тогда ломались копыта конские от бега!

- ...Прокляните Мероз, прокляните жителей его за то, что не пошли на помощь господу, с храбрыми!

Иван стоял на царском месте, исподлобья следил за митрополитом.

Почему-то вспомнился ему старец Вассиан, его неприязнь к митрополиту. (Что-то глаза у митрополита невеселые. А старца Вассиана нелишне на Соловки услать. Видать, не скоро он умрет.)

Внизу, у царева помоста, находились ближние бояре и царедворцы. Все они усердно, на коленях, молились, боясь взглянуть на государя.

Царица на своем месте, на левом крыле, сидела в кресле. Она предпочла бы молиться в дворцовой молельне, вдвоем с мужем. Ее утомило многолюдство, наполнявшее в последнее время дворцовые покои. Утомили любопытствующие взгляды, бросаемые в ее сторону.

В храме полумрак. Лампады ласкают колеблющимся пламенем иконы византийско-русского пошиба*. Свечи освещают только алтарь, его внутренность и царские места. В полумраке вспыхивают зловещим блеском глаза царя. Он недоволен нестройным пением чернецов, их неопрятным видом. Бояре и все придворные стоят на коленях, не решаясь подняться.

_______________

* Стиля.

Все приметили, и в особенности Анастасия, что царь сделал только одно крестное знамение. Стоял неподвижно и смотрел с недоброй усмешкой на усердное моление бояр. Митрополит старался не видеть лица государя, но это ему не удалось. Нельзя было, выходя на амвон и произнося молитвы "в народ", не смотреть на царя.

Но вот служба кончилась. Митрополит благословил подошедших к нему Ивана Васильевича, царицу и вельмож.

Царь пошел по коридору дворца, сопровождаемый митрополитом.

- В ту пору, отец, когда мы творим молитву, сабли и копья наших воинов секут и пронзают телеса и льют кровь... О чем же ты молился?

Митрополит растроганно ответил:

- О тебе молюсь, великий государь... о воинах наших.

На лицо Ивана легла тень.

- А не сказано ли в книге Паралипоменон: "...и взяли пленных, и всех нагих из них одели из добычи - и одели их, и обули их, и накормили их, и напоили их, и помазали их елеем, и посадили на ослов всех слабых и отправили их в Иерихон, к братьям их..."

- Сказано, батюшка Иван Васильевич, сказано!

- А замолишь ли ты, святитель, окаянства наши?

- Господу угодно, чтоб меч правды покарал нечестивых... Государева воля - божья воля.

Царь покачал головой:

- Благо, когда меч правды в надежных руках, а если нет?

- Великий государь, владыка наш!.. Ум человеческий не объемлет многого; боюсь яз согрешить перед всевышним, посягая на мудрость, ему принадлежащую.

Царь, обернувшись к Анастасии, сказал:

- Притомилась, царица? Пойдем в покои.

Он низко поклонился митрополиту и, приняв от него благословение, позвал его на вечернюю трапезу.

Толпа стольников, стряпчих и дворян стояла поодаль, ожидая царя; сенные боярышни, крайчая, верховые боярыни, ярко нарумяненные, с подведенными глазами и тонко подстриженными бровями, расположились в два ряда по бокам царского шествия.

Царь пошел впереди своей свиты.

За ним царица, окруженная провожавшими ее боярынями и боярышнями.

В своих покоях Иван сказал царице:

- Не ответил мне святой отец!.. Помолись-ка ты обо мне... Твоя молитва чище святительской - не обиходная, а от сердца. Великие прегрешения падут на главу мою... Шиг-Алей жаден и зол... С крестом на шее он не стал добрее к христианам, нежели когда был в исламе.

Немного подумав, добавил:

- А ныне царек, гляди, еще лютее. Уж и в самом деле - не худо ли это? Басманов Алексей доносил мне перед походом... Магистр, мол, того токмо и ждет, чтобы на весь мир кричать о нашей лютости... Бояре-изменники будто бы тож... Мысль у моих недругов лукавая, чтоб напугали мы всех... Э-эх, кабы самому мне побыть там да посмотреть! Может, и впрямь мы сатану тешим? Ну, храни тя господь!

Он поцеловал Анастасию и отправился на свою половину.

Несколько дней войско Шиг-Алея простояло под Дерптом без дела. Андрейка в эти дни верхом на коне странствовал по окрестностям в поисках съедобного. Однажды в лесу встретил он старого латыша, несшего на себе громадную охапку валежника. Андрей попросил проводить его в ближнюю деревню. Тот сначала с удивлением посмотрел на парня, а потом согласился.

Андрей спешился, взвалил валежник на спину коня и пошел рядом со стариком, назвавшим себя Ансом.

Дорогою в деревню Анс рассказал Андрею, что и он ранее бывал и живал во Пскове и в Полоцке. У него есть две внучки-сиротки, которых отправил он в Полоцк к своему брату.

- Меня-то, старого, кто тронет? Кому я нужен? А девушкам опасно...

- Царь не велел зорить и обижать вас... - сказал Андрей.

- Несчастье всегда за спиной латыша. Немцы отучили латышей спокойно спать.

Беседуя, дедушка Анс и Андрейка добрались до деревушки.

Изба его была невелика. Разделялась коридором на две половины: одна жилая, другая - кладовка. В жилой комнате стояла большая печь; вместо трубы - дыра в потолке. Все жилище почернело от копоти, как на Ветлуге, в колычевских деревнях. У стены - скамьи, а перед ними резной дубовый стол. Вот и все.

Дедушка Анс зажег лучину, усадил Андрея на скамью и налил ему в кружку меду.

Видно было, что накипело у старика на душе - захотелось ему высказать все, что он думает о вторжении русских. Затопив печку и присев около нее на обрубок дерева, он начал тихим, старческим голосом рассказывать о вековечных страданиях латышского народа. О том, как латыши давно когда-то жили, не думая о войне, и как явились закованные в латы, хорошо вооруженные немцы и завоевали их и сделали их своими рабами, они все истребляли огнем и мечом, истребляли целые племена, города, села... Чтобы не стать рабами, надо быть сильнее нападающего, а латыши не думали об этом. Старик тяжело вздохнул: "Не будут же русские теперь за это бить нас? Да и не боится латыш смерти: часто сам он просит о ней своего бога..."