Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Вернулся Данилка Чулков с Федором Басмановым.

- Федька! Возьми стрельцов, разгони дворню с государева двора, да пошли татар, чтоб коня сего отвели во двор, - приказал царь.

Высокий красивый юноша, Федор Басманов, низко поклонился сначала Ивану Васильевичу, а затем царице и быстро скрылся в дверях конюшни.

- Вот какие у меня молодчики! - тихо сказал царь, кивнув вслед Басманову.

Боярин Фуников и князь Репнин, выйдя из храма Успения и увидев двух дьяков, которые, сгорбившись и растопырив руки, прильнули лицом к ограде государева двора, остановились.

- Пойдем заглянем и мы, - прошептал Фуников.

- Противно!.. Бок о бок с худородными, - недовольно пробурчал Репнин.

- Апосля отплюнемся... - дернул его за рукав Фуников.

- Ну, да ладно, - махнул рукой Репнин. - Все одно уж опозорены.

Как и те два дьяка, прильнули и они к ограде и стали вглядываться в щель между досок.

Они увидели то, что и во сне им никогда не могло присниться, а если бы и приснилось, то они с испуга начали бы так кричать, что всех бы домашних своих уродами сделали.

А тут и кричать-то нельзя, потому что совсем недалеко у забора стоял сам государь.

"С нами крестная сила!" - прошептали оба.

Прямо на них бешено неслась лошадь, а на ней верхом сидела царица. Волосы ее развевались по ветру, глаза сверкали, она громко гикала, размахивая кнутом. На самой короткий, подбитый мехом кафтанец, какой-то рудо-желтый чешуйчатый кушак шамохейский, чоботы турские, тоже желтые, бусурманские, и шальвары стеганые, бусурманские... Срам!

- Гляди! - зашелестел в ухе Репнина шепот боярина Фуникова. - Ведьма! Настоящая ведьма!

- Бусурманка проклятая, испугала как! - тяжело отдуваясь, проворчал Репнин.

- Гляди, князь... Сам-то осклабился, ровно бес...

- Он и есть бес!.. В преисподней бы им обоим...

- Ой, какой грех! Баба в татарских портках... Петрович, успокой... сердце холодеет.

- Челяднину надобно поведать. Пущай смутит церковную братию.

- Гляди! - зашелестел в ухе Репнина шепот боярина... - Едва дышит конь...

- Баба кого хошь загонит, особливо такая... Срам-от какой, господи!

- Остановилась... Конь весь в мыле... Царь снимает ее... Тьфу ты пропасть! Господи боже мой! Грех-то какой... в портках...

- Бес не ест, не пьет, а пакости делает... У нас ему простора много...

- Снял. Держит ее на руках... Силища-то какая! Оба смеются... Она, будто не супруга, а девка блудная, сама виснет на нем... Господи, до чего дожили!

- М-да, царек... бодучий!.. Куды тут. Што и говорить: рогом - козел, а родом - осел. Не то еще увидим...

- Ах ты, мать твою!.. Согрешишь, ей-богу!.. Гляди, и лошадь в морду лобызает... Сперва царя, потом лошадь... Што ж это такое!

Репнин зло рассмеялся:

- Так ему, глупцу, и надо... Одна честь с жеребцом!.. правильно!

Вдруг позади раздался грубый голос:

- Эй, вы, други! Негоже так-то!.. Отойди от ограды!..

Оглянулись - Малюта! "Штоб тебя пиявка ужалила!"

Сидя на коне, Малюта низко поклонился боярам.

- Не узнал... Винюсь! - сказал он с особою пугавшей всех почтительностью.

Как это не узнать? Боярина сразу по шапке видать. Но разве осмелишься сказать Малюте, что он кривит душой? Князь Михайла Репнин уж на что прямой человек, и тот ничего не нашелся сказать в ответ на Малютины усмешливые слова.

Поклонились бояре и заторопились к своим колымагам, ожидавшим на площади.

А Малюта поскакал к воротам государева двора. Здесь он проверил стражу: все ли на своих местах и хорошо ли "оружны".

Тайным крытым ходом царь и царица проследовали во дворец.

VII

Василий Грязной стал тяготиться своей супругою Феоктистой Ивановной. Теперь, когда он так приближен к царю, когда пирует с ним за одним столом, да еще вдобавок попал в большие начальники - сотником на Пушечном дворе, скушно, прости господи, стало ему с опостылевшей женой. На все-де свое время! Добро, думал он, что она набожна, строго постничает, пускай целомудренна и покорлива, пускай будет она хотя бы святой праведницей, все одно - не то... не то!.. А главное, никакой любви к ней нет. Прощай! Довольно пожили. В монастырь тебе, голубица, пора, грехи мужнины замаливать.

И людей-то как-то стыдно, что такая простая, обыкновенная женщина супруга знатного дворянина. Ни слова путного от нее не услышишь, ни ласки бойкой не увидишь, проста, нет в ней и гордости, как у боярынь, и игривости в глазах, чтобы мужу было удовольствие... Ну, разве можно ее сравнить с боярыней Агриппиной? При великой скромности Агриппина умеет грешить, умеет и замаливать свои грехи. Грех и молитва рядышком живут.

С такими мыслями он поздно вечером подъехал в возке к своему дому. Отдал вожжи конюху, а сам побежал по лесенке к себе в дом.

Дверь отворила, как всегда, Аксинья. В темноте наскоро лобызнул ее, она вздохнула: "Иссушил ты меня!" Ответил шепотом: "Желай по силам, тянись по достаткам. Побаловались, и ладно". Оттолкнул, вошел в прихожую, снял теплый охабень, обругал Ерему-конюха, неожиданно вылезшего из темноты:

- Ты у меня, мотри, около девок не блуди! Засеку до смерти.

Ерема удивленно разинул рот - никакого блуда у него и на уме не было. Он просто украдкой дремал в углу.

Помолившись, Грязной нехотя ответил на поклон вышедшей навстречу жены.

- Чего это ты такая румяная?

- Будто всегда я такая, батюшка Василь Григорьич, - смиренно ответила Феоктиста Ивановна.

- То-то и дело, што не всегда, - заметил он, подозрительно оглядывая ее с ног до головы.

- Да што же это с тобою, государь мой? - готова была расплакаться она.

- Правды хочу, чести, ан этого и не вижу...

Феоктиста Ивановна окончательно растерялась.

- Бог тебе судья, Василь Григорьич!.. Всё не так, всё не по тебе... Уж, кажись, худчее меня никого и на свете нет!..

- Жена! - гневно вытаращив глаза, крикнул Грязной. - Не подобает бабе мужа поучать! Отвечай: пошто детей не рожаешь? Коли жена склонна ко благому житию, она плодовита есть, а коли жена подобна сухой смоковнице, стало быть, она неплодна и место ее единственно лишь во святой обители...

Феоктиста Ивановна сидела у стены на скамье потрясенная словами мужа. Обида была так велика, что она не смогла и слова молвить.

- Супружескую тяготу, - продолжал Грязной, видя ее смущение, - я, подобно древнему праведнику, несу с терпеньем, без роптанья. Коли нет у нас доброй любви с тобой, не согласнее ли тебе удалиться в монастырь, украсившись иноческим саном?

Этого Феоктиста Ивановна не могла стерпеть. Собралась с силами и храбро сказала:

- Наскучила я тебе, так отпусти... уйду... Бог с тобой!.. Живи без меня, как хочешь.

Василий Григорьевич оторопел. Никогда раньше он не слыхивал таких дерзких речей от своей супруги. А теперь она стояла у стены, побледневшая, гневная, непокорная, вызывающе вытянувшись... "Господи помилуй! Что это с ней?" У него вдруг мелькнуло: "Какая, однако, у Феоктисты красивая, высокая грудь!"