Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Курбский встал со скамьи и обошел кругом пруда; поднял камень, с силой бросил его. Булькнуло. Долго бессмысленно смотрел на темную поверхность воды, где скрылся камень.

"Ну, что же. Прощай, Русь! Не проклинай своего неверного сына!"

- Все ли кончено? - задал себе вопрос Курбский и ответил сам себе: Нет. Осталось... Что осталось?

"Осталось мщение. Кто скажет, что Курбский слаб, что он сложил оружие, отказался от борьбы? Глупец.

Если Сигизмунд не пожалеет золота, он заключит выгодный союз с крымским ханом. Горе московскому деспоту! На взятые из казны деньги он, князь Курбский, за свой счет... нет, за счет Москвы... посадит на коня две сотни наемных воинов, да и сам, со своими друзьями, пойдет громить московскую землю. Враг?! Да. Курбский - лютый враг великого князя.

"Теперь я свободен. Никакая сила не может помешать мне мстить царю Ивану. И как бы грозен ты ни был, Иван Васильевич, - все равно тебе ничего не сделать с отъехавшими в Литву русскими людьми, - руки коротки. Кончилась твоя власть, деспот!"

Начинается новая служба новому государю.

Курбский снял шапку и помолился, окинув небо растерянным, невидящим взглядом...

XII

Посреди Кремля стояла круглая, сложенная из красного кирпича высоченная башня. У ее основания ютилась церковь Петрока Малого. На башне висели большие колокола, вывезенные из Лифляндии. Между башнею и церковью к особой установке был привешен тысячепудовый колокол, в который звонили только по большим праздникам.

Около этой громадины жизнь била ключом. Подьячие писали челобитные, кабалы и росписи. На столах красовались расставленные около подьячих глиняные горшки, куда челобитчики бросали деньги.

Перед Съезжей избой таскали на правеж должников из простонародья. Выколачивали из них долги. Толпы любопытных густо окружали это место. Родственники страдальцев, попавших на правеж, проливали слезы, глядя на то, как стегают батожьем близких им людей. Бабы выли в голос. Любопытные толпились просто так, для времяпровождения.

Стрельцы, монахи, служилый люд смешивались в толпе зевак с кремлевскими обывателями, торговцами, нищими и кликушами.

Здесь-то один нищий и остановил объезжавшего площадь Василия Грязного. Назвал по имени, прижался щекой к стремени. Глаза слезливые, лицо в синяках.

- Чего те? - недовольно спросил Грязной. Хлестнул кнутом по спине.

- Дай кусочек хлеба либо грошик, я тебе што поведаю.

Василий Грязной бросил монету. Бродяги временами полезное болтают, нелишне послушать.

- Говори, пес!

- Ваську Кречета пристукнули... Го-го-го! Спокинул нас, сердешный.

Бродяга дико загоготал, оскалив зубы.

Грязной соскочил с коня.

- Повторь! Чего ты?

- Наша доля такая: живи, да не заживайся! Убили Ваську.

- Кто убил? Бродяги, воры?

- Сотник ваш государский... стрелец Истома Крупнин!

- Идем со мной! - в страшном гневе, покраснев до ушей, сказал Василий Грязной.

Он повел лошадь под уздцы, в раздумьи поникнув головой. Сколько было надежд на то, чтобы снова увидеть Агриппину! Как бы хорошо было, хотя тайно, хотя немного пожить с ней. Но... видно, не судьба. Как же смел этот пес, Истома, казнить человека через опасную грамоту? Государева грамота, што ли, ему не указ? И Феоктисту он увел к себе. Теперь это всем известно. Гордец, самоволец, хам! Надобно за него взяться! Посмотрим, что тогда скажет Феоктиста, куда она в те поры денется?

В Сторожевой избе Грязной допросил бродягу, дал ему еще деньгу. Узнал он теперь всю правду о смерти Василия Кречета.

- Счастья ищи, а в могилу ложись. Добивался Васька подарков от тебя, да вот бог не привел, - закончил свой рассказ бродяга, слюняво хихикая.

Василий Грязной послал стрельца за братом Григорием, который сидел в Судной избе и считал на вишневых косточках собранную с торговых мужиков на Пожаре* мзду. Глаза его горели, щеки разрумянились. Сидел он один, в отдалении от дьяков, и все время подозрительно оглядывался кругом.

_______________

* Красная площадь.

Не любил Григорий ни с кем делиться поживой, даже с братом. И жена его была такая же. И скупостью своею он прославился на всю Москву.

В это время подошел к нему посланный братом Василием стрелец.

Григорий вздрогнул, смешал кости, сунул за пазуху деньги, лежавшие у него на коленях в мешочке.

- Эк, тебя принесло! - недовольно сказал он, лениво повернув голову. - Ну, чего те надобно? Шляетесь тут...

- Братец ваш послал... Василь Григорьич... Зовет, штоб не мешкал-де, скорее шел в сторожку.

Нехотя поднялся Григорий, хмурый, раздосадованный.

Василий встретил брата восклицанием:

- Дожили мы с тобою, Гришка. Срамота!

Бродяга хотел скрыться вслед за стрельцом, но Василий схватил его за ворот: "Стой, лесная тварь, разбойничья харя! Стой!"

Грязной заставил бродягу все снова рассказать по порядку: как Василий Кречет ехал в монастырь, как инокиню повез он и с Ермаком встретились, как бежали от него по дороге. О смерти Василия Кречета Грязной велел рассказать подробно, ничего не утаивая.

- Чего мне утаивать? Вывели Ваську на полянку. Сам сотник Истома и бахнул в него из пищали. Был Васька - и не стало Васьки. А нас всех батожьем исполосовали, у меня и до сей поры спина горит, будто в огне... Подайте грошик!..

- Пошел прочь, свиная ноздря!

После того как бродяга в страхе выскочил из сторожки, Василий стал жаловаться Григорию на самовольство своей жены, дерзостно убежавшей из-под крова семейного очага, нарушившей божию заповедь и уставы церковные, покрывшей вечным позором его доброе имя царского слуги. Отец ей помог в том беззаконии и спрятал ее в своем доме, как будто она и не венчанная жена, а простая гнусная женка, что на площади продает себя...

- Но и того мало! - гневно ударив кулаком по столу и напряженно вытянув шею, закричал он. - Мало! Этот своевольник Истома убил нашего слугу, нашего верного раба, сотворил убивство через царскую опасную грамоту.

Григорий сидел в раздумьи, спокойно выслушав Василия, а потом с усмешкой сказал:

- Царем надобно теперь его постращать. И ежели он не хочет сложить свою седую голову на плаху, пущай жену тебе вернет и откупится щедрою деньгою, сколь мы с него спросим... Прибыли мало нам в его голове, а деньга по вся дни пригожа. Бога боюсь я, и сердце мое слабое, не люблю я кровопролития. И без нас с тобой люди крови добудут, а мы, ну-тка, подале от греха. Денежки! Денежки нам подай!

Василий с негодованием покачал головою:

- Нет, брат! Бескровная корысть - не по мне. Утихла бы моя тоска, коли я заколол бы своею рукою старого барсука. Да и на плахе бы на голову его посмотрел я с душевным веселием... Деньги можно и у других взять. Честь дорога!

- Э-э, брат! Тут чую большую деньгу. Он порядливый хозяин, домосед, служит с давних пор, из древности... Жалован был великими князьями не однажды. Да и в походах поднажился... Нет, нет, Василий, не упрямься... Не упускай такого случая.