Валентин Костылев - Питирим (Человек и боги - 1)

По кремлевскому рву, под стеною, до самой Почайны, обрадовавшись весне, расползлись козы и овцы. В Почайне-реке вода, выбиваясь ключами из горы, из-под Лыкова моста, несется стрелою прямо в Волгу.

В Духовном розыскном приказе, под одной крышей с архиерейскими покоями, широкий и волосатый, как медведь, дремлет дьяк Иван Спиридонов. Перед ним бумага. Начал царапать пером и бросил. Солнечные лучи сушат строки:

"Доносит вашего архиерейского Духовного приказа дьяк Иван Спиридонов, а о чем мое доношение, следуют пункты, на которые всепокорно прошу милостивого решения".

"Дело о бывом ученике нижегородской епархиальной школы Пономареве сыне Софроне Андреевиче, совратившемся в раскол".

Дьяк Иван вздрогнул. Влетевший в окно шмель гудел, бодая рыбий пузырь, распяленный на оконной раме.

"И по тому приводу в допросах означенный колодник Софрон лишен бысть своего звания и окован железом и наказан плетьми".

Дьяк рассеянно посмотрел на свои руки и сплюнул: "еретик!"

Когда забирали, произошла жестокая баталия. Пять дюжих монахов еле справились с мальчишкой. Напяливая на него кандалы, дьяк исцарапал руки о железо. Запеклась кровь.

За стеною, на которой портрет царя Петра Алексеевича в латах и порфире, перезвоном малиновым пробили часы.

Спать нельзя. Рядом великий господин преосвященный епископ нижегородский и алатырский Питирим отдыхает в своей опочивальне.

Тихо в архиерейских покоях. Владыка после денных и нощных богослужений "страстной седмицы" утомился и вот теперь отдыхает, наказав приготовить обвинение против кандальника Софрона, сопричислив его к расколу. Пасхальный перезвон колоколов приостановили, дабы не нарушать сон епископа.

Иван Спиридонов бил вчера Софрона плетьми на допросе с премногим усердием, а вины на нем так и не сыскал. Дьяк Спиридонов искусен в розыскных делах; любую вещь христовым именем, в огне сказуемым, мог он выпытать у посаженного в земляную тюрьму, и даже с подписом руки его. А тут не поймешь - дело чудное, мраком крытое. Никакого раскола у парня не видно. Молится трехперстно. Позавчера вдруг вызвал епископ ночью двух инквизиторов* Духовного приказа и сам повел их в свою славяно-греко-латинскую духовную школу, открытую в небольшом каменном доме у Дмитровской башни. Навалились на сонного, стали вязать его, а он, проснувшись, вступил в борьбу.

_______________

* Должностьа ианакаваиазаиатаоараоава была установлена при Петре

в 1711 г. В Нижегородской епархии их было семь.

Дьяк снова посмотрел на свои руки и хмуро покачал головой.

Весеннее солнце там, за кремлем, сыпало, крошило свое золото в Волгу. Берег обрывисто уходил вниз, изломанный глубокими оврагами и трещинами. Он дик и неприступен. День и ночь изумрудные ключи бьют под окном. Шурша в зарослях белены устремляются они вниз и сбегают по обрывам и камням в Волгу.

Недавний оползень срезал громадный клин. Угрожало самим архиерейским покоям. Монахи всполошились, просили епископа перенести Духов монастырь с архиерейской квартирой в безопасное место. Питирим отказал:

- Его величество император наш Петр Алексеевич на водах и на болотах воздвиг державу неколебимую, отечество защитил купно возвращением отнятых земель, и новых провинций зело умножил, проявив народу ум и бесстрашие. Како же нам слабость иметь, понеже государство и церковь единокровны? А место оное гораздо - отсюда неослабно взор свой имею по ту сторону реки.

И он указал перстом в сторону лесов заволжских.

В них-то вся и загвоздка! О них шепчутся монахи заутреней, о них судачат людишки в закоулочках и переулочках, намекая на то, что там зреет сила, растут соловьи-разбойники во образе непокорных беглецов, укрывающихся в скитах у раскольников. О них нескладно, путаясь и заикаясь, вещают по приказу епископа попы с амвонов, о них поются слезные сказки и рыдают в скитах огневыми стихирами.

Бродят люди по кабакам, болтают о конце света, а некоторые - о конце Петрова владычества. От керженского утеклеца до нового Стеньки Разина один шаг. Об этом никто не забывает, недаром сам царь Петр дал приказ на имя Питирима: "Следить: нет ли тут и иного какого промысла, опричь раскола".

Пойдет брага через край - не удержишь. А такое уже есть. Царю нужны деньги на войну, царь приказал подушную перепись произвести, а некоторые расколоучители в керженских лесах пошли против: учат народ бежать от переписчиков, как от "уловителей антихристовых". И многие раскольничьи толки царя на молитве не поминают и крестьянам внушают о царе не молиться. Рубить для кораблей лес тоже не идут. И тут пугают "антихристом"... "Это не царь-государь, - говорят вожди раскола, - который чернь разоряет, а больших господ сподобляет, но антихрист". По деревням ходит сочинение "Врата", в котором написано, что не надо платить даже и податей. Вот куда пошло!

Духовный приказ чутко ко всему прислушивается, зорко приглядывается и жестоко наказует подозрительных. Не успевают чернила просохнуть об одном враге, тащат за шиворот нового. От битья шелепами руки болят и поясницу ломит у дьяка Ивана Спиридонова и у самого преосвященного.

Дьяк устал. Дьяк хочет жить, а некогда. Невозможное дело быть дьяком у преосвященного! Грозен владыка нравом и, - что таить от себя? несправедлив и мыслию божий генерал. За что он бросил в подземелье курчавого парня? Над этим третьи сутки ломает голову дьяк - так и не додумался.

Весна. Тянет на волю, в посад. Сегодня звал к себе на посиденье правитель кабацкой конторы отец Паисий. Открыл он еще третий кабак, во имя отца и сына и святого духа! Мошну государеву набивать. Хотел отец Паисий показать диковинных красавиц, приведенных им из Городца, из цыганского табора. Тошно сидеть здесь, ковыряя от скуки в носу. А парень, понятно, не виноват ни в чем и приведен по некоторой неизвестной никому причине. Такие случаи бывали. Это тайна самого владыки.

Из Дмитровских ворот по двору прошагало десятка два гвардейцев, недавно присланных в Нижний из Питера по требованию Питирима. Вдоль стены, в мусорных кучах, возились псы, одичалые, зубастые, бегая за сукой. Скулили.

- Кобели проклятые! - икнул дьяк Иван с досадой и опять сел за бумаги.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Набухают почки на сиренях. Лиловая дымка безмятежности в кремлевских садах. По Ивановскому съезду изредка сходят к Волге монахи Духовного приказа поить и купать лошадей. Лица монахов, бронзовые от загара, заросли волосами, как крыши кремлевских приживальщиков бурьяном. Путаясь сухими ногами в черных узких рясах, монахи шагают угрюмо, задумчиво. Брови хмуро сдвинуты. Монахи кричат на коней, которых тянут за собой, - сипло, злобно.

Волга велика и широка - об этом сложено много песен, и поют их рыбаки, отваливая в челнах от нижегородских берегов. И часто можно слышать, как весело и задорно разливается буйная песня по реке, песня о былом удальце вольницы понизовской - о Степане Разине. Жив он в народе, не умер. Недаром архиерейские мушкетеры стреляют из монастырских кустов по тем челнам, в которых песенники вспоминают старь.