Владислав Горохов - Повседневная жизнь России под звон колоколов

Я всех терроризировал, выделывая на велосипеде (который только-только появился у меня) невероятные кренделя, уходил в глубокие виражи, развивал космическую скорость, со свистом резко тормозил и вновь включал немыслимую, по моим меркам, скорость, и все комментировалось звуками — от паровозного «туф-туф» до свободолюбивого индейского «ийя», от актуального «хонде хох» до отрезвляющего «бум». Последнее означало, что я на что-нибудь или, в худшем случае, на кого-нибудь налетел. Хорошо, если это оказывалась мама, иначе же я неумолимо получал честно заработанный подзатыльник от старшей сестры или, еще весомее, — от брата.

В конце концов, на семейном совете по настоянию ненамного старших самых близких родственников (доказавших влияние моего поведения на их отметки в дневниках), я был «отправлен на родину», на «поселение в Сибирь» (ведь я родился на Дальнем Востоке) — в огромный пустой зал. Из вещей мне доверили кроватку, табуретку и, слава Богу, оставили транспорт. Все это на всякий случай я разместил рядом с дверью, ведущей к родителям. Сестра съязвила: ночью ему будет так страшно, что необходимо иметь под рукой горшок; и мое имущество увеличилось еще на один предмет. А все вышло, как в сказке. Я был счастлив. Ночью я смотрел на огни Москвы, бегущие лучи фар автомобилей, звезды были совсем рядом, и ближе всех кремлевские — рубиновые. Меня обуревала фантазия, и уже с утра я ждал наступления темноты. Но утро начиналось с балкона в зале, я пускал голубей-самолетики или кричал, прислушиваясь к своему гулкому, взрослому, как мне казалось, эху, а затем на велосипеде отправлялся в путешествие по стране книг — пустым пока коридорам, пахнущим краской.

Вот так однажды я въехал в незнакомый зал, привлеченный странными звуками. Несколько мужчин разбирали картины, набранные из камешков. Я смотрел, видимо, совершенно ошарашенными глазами, наткнувшись в своей вотчине на нечто непонятное мне: во-первых, почему у нас? А во-вторых, зачем надо выбивать камешки, когда так красиво — эти лица и солнечное сияние вокруг их голов. Казалось, от него струится свет в полутемный зал, где, как я узнал позже, совершалось кощунство над святынями.

А один незнакомый дядя с грустными глазами спросил: «Тебе нравится? Тебе жалко?» Я что-то промычал, а он сам себе ответил: «Мне тоже», взял несколько камешков и положил мне в ладошку, сказав: «На память». Подсознательно, инстинктивно испугавшись чего-то страшного, я умчался под защиту «родных» стен — к маме.

Позже я узнал, что разбиралось все, что сохранилось от внутреннего оформления Храма Христа Спасителя, а камешки были — смальта — цветное непрозрачное стекло, и подарил мне их Павел Корин — великий русский художник. И сегодня каждый может увидеть те «камешки» на станции метро «Комсомольская»-кольцевая, это его талантливыми руками созданы из них картины побед русского оружия.

Уже постранствовав по миру, я по одному Богу известным стечениям обстоятельств осел в Москве, на Большой Пироговской, в доме, во дворе которого находилась мастерская П. Корина. Сейчас там филиал Третьяковки, а тогда просто жила семья Кориных. Познакомившись с вдовой художника Прасковьей Тихоновной, я поведал свою историю. Уже за чашкой чая узнал, как тяжело переживал православный человек уничтожение православных реликвий главного Храма России и свою роль в этой грязной акции. Долго сомневался, но другого материала не давали, а решив взять намоленную тысячами верующих смальту для оформления станции метро, только повторял: «Надо делать достойные полотна». И сделал их.

В тот день я услышал удивительную историю жизни замечательного художника, его православной веры, убежденности, одухотворенности. Узнал, как произошла его встреча с будущей женой. А состоялась она в Марфо-Мариинской обители милосердия, где он расписывал соборный храм и работал рядом с великими создателями — архитектором А. Щусевым, скульптором С. Коненковым и своим учителем художником М. Нестеровым. Здесь он и познакомился с воспитанницей обители Прасковьей; впоследствии вместе они прожили счастливую жизнь. Я был одним из немногих, кто не только видел, но и держал в руках бесценные иконы из его уникальной коллекции, видел фрагменты и наброски к его несбывшейся мечте — картине «Уходящая Русь» — и даже непроизвольно прикоснулся к рукам слепых, настолько они были притягательными и зрячими. А черные складки одежды священников! Они казались настоящими, мягкими и объемными. Я видел — как самый большой укор всем — натянутый огромный холст, за который всю жизнь боролся художник, но когда получил его, силы покинули гения и холст остался пустым.

Но другие произведения говорят о величии таланта Павла Корина. Я обещал Прасковье Тихоновне написать об этом эпизоде — встрече маленького мальчика с прославленным художником и о «святых камешках» из Храма Христа Спасителя. Вот и представился случай.

В 1783 году купец 1-й гильдии Афанасий Никитич Самгин оставляет свое дело и средства сыну Николаю, который был увлечен промышленными нововведениями и в них видел свое будущее. Николай Афанасьевич основывает в Москве небольшой колокололитейный завод. В 1813 году на заводе работали 55 мастеров и рабочих, действовали две плавильные печи. Заказов поступало очень много. Москва была разграблена и сожжена. Первое, за что взялись москвичи, было восстановление храмов и монастырей, а они оживают только под колокольный звон.

Начинали с отливки малых и средних колоколов, а когда пришли мастерство и известность, взялись и за большие. Первым был колокол для знаменитого Новоспасского монастыря, в котором находится усыпальница Романовых. Все закончилось удачно. Этот гигант весом более восьмисот пудов издавал удивительно мелодичный звук.

Архимандрит Филарет, будущий митрополит Московский, благодарил владельца завода:

«Милостивый Государь Николай Афанасьевич! Получив из вверенного мне Новоспасского монастыря уведомление о благополучном перелитии тамошнего большого колокола и предписав удовлетворить Вашего поверенного по предоставленному им счету, долгом справедливости поставляю именем обители возблагодарить Вас, государь мой, как вообще за дело искусства, так и в особенности за дело христианского благорасположения, с которым Вы, дабы изгладить память прежнего перелития, коего плод был недолговременным, свободно приняли на себя наибольшую часть издержек нового перелития. Обитель и каждый истинно ей принадлежащий с признательностью будут воспоминать Ваше усердие и, воспоминая, молить Господа о ниспослании свыше на Вас и дом Ваш и дела Ваши благословления временного и вечного.