Владислав Горохов - Повседневная жизнь России под звон колоколов

Звон медный несется, гудит над Москвой,
Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовет ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
И звону внимает московский народ,
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема;
Звонит с ним и Вяземский лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордяся своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой
Любимец звонит Иоаннов,
Отверженный Богом Басманов.

В короткий, мгновенный период свиданья
С Москвой белокаменной, дух веселя,
Блуждал я и видел громадные зданья,
Всю прелесть и древнюю пышность Кремля:
И пояс могучих твердынь величавый,
И ряд сокрушительных, метких бойниц,
И храмов сияющих жаркие главы,
И святость обильных мощами гробниц.

Пленительно сердцу, свежо и прекрасно,
При взгляде на эти знамена веков!
О, как повествуют они громогласно
Про славу и доблести пылких отцов!
Как эти кресты своей жаркой игрою
Великих событий являют символ!
И как от них дышит святой стариною,
И сыплется резко о прошлом глагол.

Но чаще всего я с туманною думой,
С безвестною грустью невольно смотрел
На образ возвышенный доли угрюмой,
Столь часто достоинству данной в удел.
Там видеть любил я, дивясь, великана,
Который безмолвно, во сне вековом,
Простерт у священной подошвы Ивана,
На ложе гранитном, с суровым челом.

Он некогда в тяжком падении ранен,
В темнице сырой погружался сто лет
И, царственной массою чуден и странен,
Был вызван из мрака дивить белый свет…
С глубоким клеймом рокового паденья,
В позорище миру слепому открыт,
Увенчан блестящим символом спасенья,
Крестом лучезарным, он гордо стоит.

И люди приходят толпой к великану,
Посудят про тяжесть и лета его,
Посмотрят на дивную, тяжкую рану, —
И в сторону с шумом идут от него.
Их взоры, желанья, мечты — близоруки,
Одно любопытство к нему их ведет,
И им непонятны глубокие звуки,
Которых волну он таинственно льет…

Когда колокола торжественно звучат
Иль ухо чуткое услышит звон их дальний,
Невольно думою печальною объят,
Как будто песни погребальной,
Веселым звукам их внимаю грустно я,
И тайным ропотом полна душа моя.

Преданье ль темное тайник взволнует груди,
Иль точно в звуках тех таится звук иной,
Но, мнится, колокол я слышу вечевой,
Разбитый, может быть, на тысячи орудий,
Властям когда-то роковой.

Да, умер он, давно замолк язык народа,
Склонившего главу под тяжкий царский кнут;
Но встанет грозный день, но воззовет свобода
И камни вопли издадут,
И расточенный прах и кости исполина
Совокупит опять дух божий воедино.

И звучным голосом он снова загудит,
И в оный судный день, в расплаты час кровавый,
В нем новгородская душа заговорит
Московской речью величавой…
И весело тогда на башнях и стенах
Народной вольности завеет красный стяг…

В безмолвии, под ризою ночною,
Москва ждала, и час святой настал:
И мощный звон промчался над землею,
И воздух весь, гудя, затрепетал.
Певучие серебряные громы
Сказали весть святого торжества,
И, слыша глас, ее душе знакомый,
Подвиглася великая Москва.
Все тот же он: ни нашего волненья,
Ни мелочно-торжественных забот
Не знает он, и вестник искупленья,
Он с высоты нам песнь одну поет, —
Победы песнь, песнь конченного плена!
Мы слушаем; но как внимаем мы?
Сгибаются ль упрямые колена?
Смиряются ль кичливые умы?
Откроем ли радушные объятья
Для страждущих, для меньшей братьи всей?
Хоть вспомним ли, что это слово — братья,
Всех слов земных дороже и святей?

Опять она, опять Москва!
Редеет зыбкий пар тумана,
И засияли — голова
И крест Великого Ивана!
Вот он, огромный Бриарей,
Отважно спорящий с громами,
Но друг народа и царей,
С своими ста колоколами!
Его набат и тихий звон
Всегда приятны патриоту;
Не в первый раз, спасая трон,
Он влек злодея к эшафоту!
И вас, Реншильд и Шлиппенбах,
Встречал привет его громовой,
Когда, с улыбкой на устах,
Влачились гордо вы в цепях
За колесницею Петровой!
Дела высокие славян,
Прекрасный век Семирамиды,
Герои Альпов и Тавриды,
Он был ваш верный Оссиян,
Звучней, чем Игорев баян!
И он, супруг твой, Жозефина,
Железный волей и рукой
На векового исполина
Взирал с невольною тоской.
Москва под игом супостата,
И ночь, и бунт, и Кремль в огне —
Нередко нового Сармата
Смущали в грустной тишине.
Еще свободы ярой клики
Таила Русская земля;
Но грозен был Иван Великий
Среди безмолвного Кремля;
И Святослава меч кровавой
Сверкнул над буйной головой,
И избалованная славой,
Она склонилась величаво
Перед торжественной судьбой!
Восстали царства; пламень брани
Под небом Африки угас,
И звучно, звучно с плеском дланей
Слился Ивана шумный глас!..
Люблю его в войне и мире,
Люблю в обычной простоте,
И в пышной пламенной порфире,
Во всей волшебной красоте,
Когда во дни воспоминаний
Событий древних и живых,
Среди щитов, огней, блистаний
Горит он в радугах цветных!
Томясь желаньем ненасытным
Заняться важно суетой,
Люблю в раздумье любопытном
Взойти с народною толпой
Под самый купол золотой
И видеть с жалостью оттуда,
Что эта гордая Москва,
Которой добрая молва
Всегда дарила имя чуда,
Песку и камней только груда.
Без слов коварных и пустых
Могу прибавить я, что лица,
Которых более других
Ласкает матушка-столица,
Оттуда видны без очков, —
Поверьте мне, как вереница
Обыкновенных каплунов.
А сколько мыслей, замечаний,
Философических идей,
Филантропических мечтаний
И романтических затей
Всегда на счет других людей
На ум приходит в это время!
Какое сладостное бремя
Лежит на сердце и душе!..
Один крестьянин полудикой
Недаром молвил во слезах:
Велик Господь на небесах,
Велик в Москве Иван Великий…
Итак, хвала тебе, хвала,
Живи, цвети, Иван Кремлевский,
И, утешая слух московский,
Гуди во все колокола!..

О Русь, благословенная моя!
Познать тебя не хватит целой жизни:
Твоих церквей златые купола
И многовещий звон колоколов отчизны.
Тот чудный гул, идущий от небес,
Он гласом Божьим нисходил к народу,
Призывом к дальней жизни без мирских страстей
И родником, где пьют живую воду…
Знакомый звон, любимый звон —
Руси наследие святое,
Мое причастие к тебе да будет вечным,
Как и все живое…