Вадим Кожинов - Россия - Век XX (Книга 1, Часть 2)

Во-первых, "схватка" именно тогда, в 1936 году, и началась, - правда, вроде бы в ограниченном пространстве - на испанской земле, где военные (и в еще большей степени - военно-политические) усилия СССР непосредственно столкнулись с соответствующими усилиями германского нацизма и итальянского фашизма (не говоря уже, понятно, об испанской фаланге).

Во-вторых, дело и здесь, в Испании, было не только в национал-социализме (как и в позднейшей мировой войне). Политика "невмешательства", которой придерживались в ходе войны в Испании Великобритания, Франция и США, играла по-своему чрезвычайно существенную роль. И есть достаточные основания утверждать, что именно эту политическую линию западные державы в той или иной степени продолжали и впоследствии по крайней мере до июня 1944 года, когда их войска, наконец-то, начали реальные боевые действия (правда, еще в августе - сентябре 1943 года войска "союзников" вторглись в южную часть Италии, но затем их движение явно застопорилось, и Рим был взят ими только 4 июня 1944 года-то есть почти одновременно с их вторжением в северную Францию, состоявшемся 6 июня).

Почти за два с половиной месяца до этой акции "союзников" войска СССР в южной части фронта вышли (26 марта) к государственной границе, и было ясно, что они вполне могут стать единственными реальными победителями в этой войне... И только тогда "союзники" действительно начали воевать с Германией (с Японией их война шла уже давно - но это другой вопрос).

Обо всем этом еще пойдет речь в следующей главе моего сочинения; пока же скажу только, что с объективной точки зрения - то есть независимо от субъективных устремлений тех или иных деятелей западных держав - эти державы, не принимая непосредственного участия в боевых действиях в течение трех лет - с июня 1941-го до июня 1944-го, - как бы предоставляли Германии и ее союзникам возможность до предела ослабить или даже вообще победить СССР-Россию...

И эта их политическая - или, вернее, геополитическая - линия обнаруживалась уже и в Испании 1936 года, что, пожалуй, не столь легко было отчетливо осознать, но вполне можно было "почувствовать". Конечно, в глазах многих людей война в Испании являлась только схваткой с нацизмом (или, шире, с фашизмом). Подчас смысл этой войны осознавался и еще более узко. Так, боец "интернациональной бригады" А. Люснер писал в 1938 году с испанского фронта известному еврейскому художнику Марку Шагалу: "...вот уже около двух лет еврейские массы, взяв в руки мощное оружие, уже не одного сторонника гитлеровского "Майн Кампф" заставили изменить свое мнение о том, что мы ни на что не способны". А Шагал в ответ писал о войне в Испании: "Я сознаю, что наше еврейское сопротивление против наших врагов приобретает черты и масштабы библейские"411

Впрочем, теме воины, как уже сказано, будет посвящена следующая глава. Обратимся к "внутренней" жизни СССР-России во второй половине 1930-х годов и начнем с сообщений "стороннего" наблюдателя. Самое, пожалуй, пространное из имеющихся на сей день сочинение о Сталине написано американским политологом Робертом Такером, который неоднократно посещал нашу страну и даже вступил в брак с русской женщиной.

В его сочинении (как, впрочем, и в целом ряде других книг о Сталине), увы, великое множество не обладающих достоверностью "сведений", почерпнутых из всякого рода "слухов", пересказов (подчас через несколько "посредников") сообщений неких анонимных "очевидцев" и т.п. Правда, в приложенных к книге примечаниях Р. Такер нередко информирует читателей о могущем вызвать серьезные сомнения происхождении подобных "сведений" (чего, кстати сказать, очень многие авторы, использующие "слухи", не делают).

Вместе с тем Р. Такер весьма широко опирается на более надежные сведения из прессы и различных документов 1930-х годов, и его сочинение в той или иной мере дает объективное представление о том времени. Другой вопрос - как истолковываются и оцениваются в его сочинении тогдашние явления и события; впрочем, даже неадекватные толкования и оценки по-своему небезынтересны и способны помочь кое-что осмыслить и понять.

Вскоре же после завершения жестокой коллективизации, уже в 1935 году, показывает Р. Такер, сталинские директивы неожиданно приобретают "прокрестьянскую окраску... Сталин занял позицию, прямо противоположную его негласной позиции в конце 1929 г., когда он начинал свой Октябрь на селе...". В 1935-м же "он настаивал на том, что необходимо считаться с личными интересами колхозников. "Некоторые думают, что корову нельзя давать, другие думают, что свиноматку нельзя давать. И вообще вы хотите зажать колхозника. Это дело не выйдет..." И... новый колхозный устав позволил иметь участки площадью... даже до одного гектара... в каждом крестьянском хозяйстве разрешалось иметь по меньшей мере одну корову, двух телят, свинью с поросятами, до десяти овец или коз, неограниченное количество птиц и кроликов и до десяти пчелиных ульев" (выше приводились возмущенные слова Троцкого именно по этому поводу).

В следующем, 1936 году Сталин, напоминает Такер, отверг "запрет на отправление религиозных культов", а также "заявил... "...не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти..."412

Но что в высшей степени примечательно: процитировав эти слова Сталина (опубликованные 26 ноября 1936 года в "Правде"), Р. Такер тут же напоминает и о другом: "Эта речь... была произнесена в ноябре 1936 г., когда тысячами гибли большевики..." (там же, с. 296). Далее он не раз возвращается к этому "сопоставлению". Так, сообщая, что в 1937 году в стране был собран "небывалый урожай"413, что в деревне установилась "атмосфера умиротворенности" и т.п., Р. Такер пишет: "Для верхнего же и среднего слоев городского населения наступила пора страшных страданий. Аресты приняли характер эпидемии" (с. 402,403). И далее Р. Такер определяет террор 1936-1938 годов как "величайшее преступление XX в." (с. 452).

Выше было показано, что в 1918-1922 годах в России погибло примерно в 30 раз больше людей, чем в 1936-1938-м, а в 1929-1933-м - в 10 раз больше... Так что слово "величайшее" едва ли хоть сколько-нибудь уместно. И дело отнюдь не только в этом. Если бы Р. Такер придерживался "прокоммунистических" взглядов, его формулировка ("величайшее преступление"!) была бы вполне понятной. Между тем никаких симпатий к коммунизму и социализму у американского политолога вроде бы не имеется.

Помимо того, он, конечно же, не может не знать, что многие из погибших в 1930-х годах большевиков руководили Коминтерном, ставившим перед собой, в частности, цель разжечь социалистическую революцию в США. И тем не менее Р. Такер неоднократно выражает и самое глубокое сочувствие, и самое горькое сожаление по поводу гибели этих людей, между тем как о гибели миллионов в первые революционные годы и во время коллективизации он пишет намного более "спокойно", да и формулировка "величайшее преступление XX века", отнесенная именно к 1937 году, чрезвычайно многозначительна.