Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

Крыжановский. — Это что за записка?

Председатель. — Я вам уже ее предъявлял: «При оценке действующего порядка выборов».

Крыжановский. — Это не мною составлено.

Председатель. — Но корректировано.

Крыжановский. — Да, корректировано впоследствии, как материал для воспоминаний, в 11 или 12 году. Во всяком случае эта записка через мои руки проходила.

Председатель. — Ваши заметки в этой части касаются вот чего: «А с другой стороны, в энергичном правительственном воздействии и на ход выборов».

Крыжановский. — Это, значит, моею рукою написано?

Председатель. — Нет, это написано не вашей рукой. Но автор записки вычеркнул слова: «не выходящим, конечно, из границ, дозволенных законом»; вы изволили тут исключить целый абзац. «Необходимо, прежде всего, создать в стране правительственную партию, подтягивая к ней все те общественные элементы…». Очевидно, ваши поправки касаются этого места.

Крыжановский. — Позвольте сличить с чистовою. Мне просто любопытно для самого себя. Это — тожественная записка.

Председатель. — Повидимому, да. По крайней мере, я нашел то место, которое нас интересует.

Крыжановский. — Очевидно, это место было редактировано, потому что здесь этой фразы нет.

Председатель. — В другом месте той же записки вы обсуждаете одну из систем, которая была в вашем распоряжении: «система эта помимо своей простоты и устойчивости, которую она вносит в результаты выборов, представляет и то еще преимущество, что дает возможность предопределить число представителей от каждого класса населения, установив, таким образом, состав Думы в соответствии с видами правительственной власти». Таким образом, мне кажется, что в основание не только этого вашего проекта, но и другого, ложится полное обеспечение состава Думы в соответствии с видами правительственной власти. Скажите, эта точка зрения принадлежала вам лично или она разделялась Столыпиным и другими политическими деятелями: что правительство не должно соответствовать желанию страны? Если не желанию страны, то фальсифицированному представительству страны?

Крыжановский. — Где есть в мире правительство, которое не желало бы, чтобы с законодательными учреждениями можно было жить? Правительства всего мира к этому идеалу стремятся. Следовательно, нет ничего удивительного, что такое рассуждение было.

Председатель. — Да, стремятся к этой цели, но вы-то стояли перед незаконным способом осуществления этой цели. Если первое можно сказать про правительства всего мира, то второго сказать нельзя.

Крыжановский. — Это было в 1906 году, неизвестно было, каким порядком еще это пройдет.

Председатель. — Вы изволили в одном месте ваших объяснений назвать Столыпина несколько наивным человеком. Что вам известно о перлюстрации писем, о нарушении тайны почтовой корреспонденции довоенного времени и о взгляде на это Столыпина?

Крыжановский. — Мне известно весьма мало, потому что я никакого касательства к этому не имел, этих писем не читал. Это, если не ошибаюсь, было при главном управлении почт и телеграфов, может, и при участии департамента полиции, который этим делом занимался. Перлюстрация писем с давних пор была, к сожалению (лично я относился к этому брезгливо), предметом занимательного чтения для министерства внутренних дел и предметом больших опасений со стороны тех лиц, которые под этот контроль были поставлены. Впервые о реальном существовании перлюстрации я узнал от Плеве, когда я был молодым чиновником и присутствовал на одном из докладов (кажется, при образовании гл. упр. по дел. м. х.), где Плеве прочитал копию письма фон-Анрепа с руганью. Он что-то такое говорил, ссылаясь на перлюстрацию. Я знаю только одно, что я с тех пор ни о ком никому не писал. А более мне ничего неизвестно. Но знаю, что в последующее время система эта получила весьма широкое развитие. К сожалению, Столыпин ставил под надзор даже своих родственников. Это была практика чрезвычайно скверная, потому что она служила личным интригам. Но, вероятно, она ими и объяснялась, потому что министры того времени были осаждаемы людьми, находившимися с ними с виду в близких и хороших отношениях. Этим была вызвана необходимость ввести эту практику; отсюда и выросло нездоровое любопытство к чужой переписке, которое было, к сожалению, при Столыпине.

Председатель. — Вы изволили знать, что, собственно говоря, аргументировалась эта мера ссылкой на общие соображения, а не на любопытство?

Крыжановский. — Она возникла на почве полицейской, на необходимости следить за тем, что делается; отсюда отделилась некоторая струя, переходившая в область личного любопытства, которая была наиболее неудобной. Неудобство сводилось к тому, что никто не был гарантирован, что ему не подсунут письма, включив в него две-три фразы.

Председатель. — Вы изволили сказать, что эти письма были предметом любопытства со стороны министров и предметом опасения со стороны лиц, прибегавших к почте. Но вы не наблюдали, чтобы для Столыпина или других министров не было предметом любопытства, а предметом опасения пользование этим методом, как методом незаконным?

Крыжановский. — Я никакого отношения ни к департаменту полиции, ни к этим письмам не имел; лично никогда не видел, за исключением случаев, когда письма открывались в канцелярии. Я знаю, что доставлялся пакет, в котором заключалась корреспонденция; она читалась и куда-то возвращалась обратно, может быть, в департамент полиции. Вот все, что мне известно. Затем мне приходилось видеть копии документов, тем более, что это производилось бесцеремонно. Документы, касающиеся военного ведомства, сообщались военному министру, морского — морскому, одним словом, это рассылалось по заинтересованным ведомствам. Как это происходило в министерстве внутренних дел, какое было отношение министра, в частности Столыпина, — мне неизвестно; но знаю, что я никогда не распечатал ни одного пакета.

Председатель. — А что вам известно относительно провокации, которой вы также касаетесь в ваших записках?

Крыжановский. — Я коснулся с той точки зрения, что считал, что Столыпин никогда к ней причастен не был. Я думаю, что обвинения, которые раздавались в Государственной Думе и в печати относительно провокационной деятельности министров внутренних дел, в частности, Столыпина, неосновательны. Я не знаю, что он сделал в области полиции, но, зная общий характер его личности, считаю, что эти слухи неверны. Вместе с тем, я считаю возможным, по ходившим в министерстве слухам, что такие действия могли быть. Не помню, при каких обстоятельствах, но среди чиновников ходило объяснение, откуда происходит эта провокационная деятельность. Объяснение сводится к тому, что департамент полиции был принужден прибегать к услугам лиц, которые обещали раскрыть те или другие действия. Эти лица, торгуя своей и чужой совестью, вероятно, принимали участие в совершении разных действий, чтобы поддержать свой кредит. Вот, что я знаю, на основании слухов. Молва была неблагоприятна лицам, фамилии которых, может быть, неосновательно, упомянуты мною в записке; я не допускал мысли, что записки, подобные этой, могут быть предметом суждения. Я отмечал там, что на память приходило, и, если бы мне пришлось остановиться на мысли опубликовать это или показать кому-нибудь, несомненно, добрую половину, как основанную на случайных впечатлениях, я считал бы долгом вычеркнуть.