Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

Белецкий. — Скажите, там подписи нет?

Председатель. — Нет.

Белецкий. — Я уже об этом писал.

Председатель. — Время определяется содержанием этой записки?

Белецкий. — Вероятно, это относится к другому периоду. Я считаю, что в декабрьском периоде таких посланий от влиятельного правого кружка не было. Была лишь та записка, которую я вам дал. Это есть отражение кружка Римского-Корсакова, а эта записка, я потом вспомнил…

Председатель. — Может быть, вы просмотрите?

Белецкий. — Нет, нет. Я более или менее знаком со всеми начинаниями в этой области. Если бы это к декабрю относилось, то здесь не говорилось бы о необходимости введения в Петрограде и Москве такого положения, выделения двух столиц в особую административную единицу, потому что уже в эту пору, как вы сами хорошо знаете, по желанию Протопопова, было осуществлено в Петрограде осадное положение. Уже в начале января была особая записка Протопопова, и Петроград был выделен в особую административную единицу и подчинен не генералу Рузскому, которому не верили верхи, в особенности Протопопов, а ставке; это было желание Протопопова и Щегловитова. Эта записка относится к периоду более раннему, к тому периоду времени, когда Штюрмер был председателем совета министров и когда правые круги, считая его носителем своих пожеланий, составили в кружке Римского-Корсакова особую записку государю о необходимости общего изменения курса политики. В ту пору, вы помните, было первое выступление антидинастического характера в Государственной Думе. Это было фактическим последствием того политического салона, который обсуждал политические вопросы. Этого я коснулся в своих записках.

Председатель. — Штюрмеровского кружка?

Белецкий. — Да. Штюрмер этой записки государю своевременно не представил. Он боялся, что она не отвечает тому либеральному настроению, которое было отмечено в его декларации. Я коснулся и этого вопроса. Тогда записка эта второй раз была отпечатана и передана князю Голицыну. Князь Голицын, от себя, отвез в последние дни Штюрмеровского премьерства и передал ее. Князь Голицын был товарищем государыни, заступающим ее место в обществе оказания помощи нашим военно-пленным заграницей, и пользовался особым доверием. Он, по своим убеждениям, когда я встретил его в первом департаменте правительствующего сената, всегда тяготел к более умеренному правому, консервативному кружку, а не к крайнему правому. Он постоянно принимал участие, редко выступая сам лично, но присутствуя и поддерживая начинания, во всех политических слоях, в которых и мне приходилось бывать. Вот тогда князь Голицын взял на себя передать эту записку государю. Это было как раз в последние дни Штюрмера, правые это поставили Штюрмеру в особую вину и поддержки ему не оказали. Дальнейшее время будет время Треповской политики, которая тоже нисколько не отвечала пожеланиям правых; но это было время перелетное: время деятельности Протопопова и Трепова, время борьбы; Трепов, в конце концов, был побежден. Тогда острые события сменялись одно за другим. Так что эта записка обрисовывает события последнего времени, но была написана немножко раньше. В сущности, события того времени, антидинастическое выступление против императрицы в Государственной Думе, история с Распутиным, озлобление против правительства, — все это уже показало ярко позиции двух направлений. Только нерешительность правительства, борьба за местничество из-за личных интересов, помешала провести сразу то, что в записке намечено. Петроград уже в эту минуту был выделен в особую единицу. Имелось в виду сделать его гораздо более сильным, поставить в зависимость от ставки. Таких кружковых собраний правых почти не было. Это было время даже некоторого недовольства и на Щегловитова среди правых фракций государственного совета, за пополнение государственного совета; время раздробления сил правых организаций. Они разбились на маленькие кружки, их деятельность совершенно не получала отражения. Единственно два человека имели влияние — И. Г. Щегловитов и А. Д. Протопопов. Протопопов послал государыне, для отправки государю, свою особую записку. Я не знаю, нашли ли ее при аресте, по всей вероятности, копия этой записки есть. Это исходило от него лично. Конечно, в духе крайних правых пожеланий, потому что Протопопов тогда совершенно перешел на правую сторону, и курс своей политики вел в этом направлении.

Председатель. — При чтении этой записки я убедился в том, что здесь имелась в виду не только оборона против возможной революции, но что реакция готовилась даже перейти в наступление.

Белецкий. — Да, должно было быть так, по ходу событий. С того момента, как Государственная Дума ярко показала свое направление, обвиняя государыню императрицу в государственной измене национальным интересам России. Я только считаю, что Протопопов сделал массу нерешительных шагов, свойственных его характеру и воспитанию, которое он вначале получил. В сущности говоря, он имел в виду более широкий план. Он имел сведения о деятельности Керенского, о деятельности всех групп рабочих, о том движении, которое шло в нашем гарнизоне. Так что в руках Протопопова сведения имелись, он об этом постоянно говорил государю, но только государь не хотел верить. Протопопов говорил, что государь не хотел верить, что войска могут стать на революционную точку зрения. Что касается бокового освещения в войсках, то Протопопов хотел создать (я не знаю, взяты ли эти документы путем обыска, они имелись в департаменте полиции) боковое освещение не только гарнизона, но и частей, находящихся на театре военных действий. Так что напрасно думают, что правительство об этом не знало. Но у него не было лиц твердых, которые могли бы перейти на путь осуществления борьбы, а борьба была бы не на жизнь, а на смерть.

Председатель. — Правительство, значит, теоретически готово было итти?

Белецкий. — Я лично, в эту минуту, из доверчивого человека, который шел навстречу каждому, перешел на другой путь. Я отдавал себе оценку и разбирался в людях. Резолюция государя…

Председатель. — Вам известны были резолюции государя?

Белецкий. — Нет, я знал, что они существуют. Я знал, что, несмотря на все стремление Вырубовой и других лиц, государь последние две недели имел в виду привлечь меня к работе. До того времени, я знал великолепно, хорошо знал характер государя, хорошо знал свое положение, знал общую конъюнктуру и т. д. Для меня было ясно, что Протопопов сделал первую ошибку политическую именно тем, что произвел незначительные аресты, не имеющие никакого значения, с моей точки зрения, и назвал это заговором против государства. Это была первая ошибка. Если нужны были аресты, то надо было действительно взять Керенского, Скобелева и других лиц, членов Государственной Думы, видных деятелей и т. д. Одним словом, нанести решительный удар, а он перешел на полумеры, которые вызвали обратное соотношение сил и привели к неизбежному кризису. Вам известно то заседание совета министров, в котором сам совет министров просил Протопопова отказаться?