Иосиф Крашевский - Гетманские грехи

Она вдруг остановилась, словно боясь, что и так сказала слишком много.

Сын был так встревожен и подавлен ее словами, что уже не смел отговариваться или хотя бы просить об отсрочке дня отъезда.

- Пойдем со мной, - прибавила она, - посчитаем, что у нас есть... возьми все себе, я дам тебе еще несколько оставшихся у меня драгоценностей, - они уже не нужны мне и только напоминают дни слез и горечи... Продай их... Поезжай, поезжай, поезжай!

Выговорив все это со страстной стремительностью, егермейстерша тотчас же пожалела о своих словах при взгляде на бледного, уничтоженного, с виноватым видом стоявшего перед ней Теодора, и с такой же страстью бросилась ему на шею.

- Дитя мое! Я должна прогнать тебя из дома!.. Ох, несчастная судьба моя!

Слезы рыдания опять прервали ее речь, а Теодор не мог ничем утешить ее, кроме уверений в послушании.

Было уже около полуночи, когда Теодор пошел переодеться и, повинуясь приказанию матери, приготовиться к отъезду. Она не только не отговаривала его, но еще торопила укладываться, чтобы выехать еще до рассвета.

Сама поездка в такое время представляла известные неудобства; ее можно было совершить только верхом и притом без провожатого; проезд слуги стоил бы дорого, да и не было в Борку никого подходящего.

Плача, бегая из комнаты в комнату, собирая все, что могло пригодиться сыну, егермейстерша всю эту ночь провела в хлопотах, не соглашаясь прилечь, пока не уложит всего. Теодор также спешил укладываться, стараясь успокоить мать. День начался, когда юноша сел на коня, а вдова, проводив его пешком до опушки леса, где стоял крест, крепко обнял его, обливая слезами, и, когда конь с всадником скрылись из вида, упала на колени, вознося молитву к Богу...

Слуги, присутствовавшие при ее лихорадочных сборах, издали следовали за нею, когда она вышла проводить сына, и, отведя ее в полуобморочном состоянии домой, уложили в постель...

Предчувствие не обмануло вдову, которая ожидала из Белостока докучливых гостей к сыну: после обеда приехал доктор Клемент и привез с собой поручика.

Французу хотелось разузнать сначала от слуг, признался ли Тодя матери во вчерашнем приключении.

Старая служанка рассказала ему о возвращении паныча, о страшном гневе пани и о том, что она отправила сына куда-то в дальнюю дорогу.

Егермейстерша еще не вставала, когда ей доложили о приезде гостей; она тотчас же вышла к ним. Увидев ее лицо, доктор понял, что она провела ужасную ночь: глаза ее лихорадочно блестели, и сама она была очень бледна.

Поручик, более простодушный, чем доктор, и в надежде, что невестка многое может простить ему, начал сразу с того, как Тодя отличился накануне, причем он и не думал скрывать своего участия в этом приключении.

- Я не могу считать себя благодарной поручику за то, что он доставил Тоде случай утонуть, - сурово отвечала вдова. - А все это привело только к тому, что я сегодня должна была отправить его из дому, чтобы он здесь не баловался и не встречался больше с белостокским обществом.

- А что же это за белостокское общество? - с негодованием возразил поручик.

- Для других оно, может быть, самое лучшее, но для моего сына оно не подходит.

- Милостивая государыня! - воскликнул оскорбленный доктор.

- Для моего сына, - гордо возразила егермейстерша, - это слишком знатное общество; мы бедные люди; Теодор должен работать, а не развлекаться...

- Вы очень раздражены, - сказал доктор.

- Именно теперь, когда вы, сударыня, должны бы Бога благодарить, воскликнул поручик. - Это просто какое-то ослепление. Мальчику привалило такое счастье, что ему сто человек позавидовали бы. Он спас старостину из воды, а генеральская дочка влюбилась в него.

- Поручик! - воскликнула егермейстерша. - Я не выношу шуток.

- Да это же не шутки, сударыня, - повторил поручик, - влюбилась в него панна. Я сам был свидетелем, что она с ним выдавала, а кончилось тем, что она за тетку дала ему свое колечко на память и наказала, чтобы он его не отдавал другой. Я слышал это собственными ушами.

Паклевский засмеялся торжествующе, заметив, что невестка, удивленная его словами, слушала молча.

- Так-то, сударыня, я уже не знаю, чья тут вина: того ли, кто доставляет возможность счастья, или того, кто его отталкивает...

- Вы, сударь, слишком легко смотрите на эти вещи, - после некоторого раздумья отвечала вдова, - не будем больше об этом говорить. Я сама оправила сына и не жалею об этом...

Клемент, заложив по привычке руки под фалды фрака, ходил по комнате. Поручик был возмущен.

- Я могу на это сказать только одно, - воскликнул он, - что больше я не желаю вмешиваться ни в вашу судьбу, ни в судьбу моего племянника. А если случиться какая-нибудь беда от такого бабьего хозяйничанья, то уже это не моя вина, - я умываю руки!!!

- Я ловлю вас на слове, - прервала его вдова, - и вот свидетель, что вы не будете заботиться о моем сыне; предоставьте его мне и самому себе!

Поручик хотел сначала оскорбиться таким резким ответом, но сдержался, рассудив, что при постороннем человеке было бы не уместно ссориться с невесткой; он только поклонился и, не дожидаясь доктора, хотел уже уйти, когда егермейстерша крикнула ему вслед:

- Прошу не обижаться на меня, поручик, мы можем остаться добрыми друзьями, только оставьте в покое моего сына.

- Ну, слово сказано, - отвечал Паклевский, - делай с ним, сударыня, что хочешь. Видно, наши простые шляхетские понятия о жизни не годятся для этого любимчика; пусть же он исполняет маменькину волю. Посмотрим, куда-то он придет...

Клемент, не вмешиваясь в их разговор, с пасмурным лицом ходил по комнате.

По знаку хозяйки служанка внесла бутылки и рюмки. Это было верное средство умилостивить поручика, который, хотя и избаловался белостокскими и хорощинскими возлияниями и не очень-то доверял шляхетским угощениям, однако, не в его обычае было пренебрегать чем-нибудь.

Доктор попросил себе кофе, а Паклевский уселся побеседовать с бутылкой, которая оказалась гораздо более ценной по внутреннему содержанию, чем это могло казаться; Клемент, видя, что егермейстерша сильно возбуждена и разгневана, предложил ей выписать успокоительные порошки.

- Это все пройдет само по себе, - шепнула вдова, - мне ничего не нужно.

- Милая моя невестка, - заговорил поручик, выпив первую рюмку, спасая сына от какой-то воображаемой опасности, вы, сами того не ведая, подвергли его настоящей опасности.

Егермейстерша нахмурила брови.

- Каким же это образом? - спросила она.

- Сегодня, раным-ранешенко, старостина, генеральша и ее дочка выехали в Варшаву, а пан Теодор выбрал ту же дорогу.

- А значит, - смеясь, закончил поручик, - совершенно ясно, что они встретятся и захватят с собой кавалера. Ведь это же спаситель старостины, а генеральская дочка окончательно вскружила голову и себе, и ему.