Иосиф Крашевский - Гетманские грехи

- Оставьте меня в покое с вашими догадками! - резко оборвала его егермейстерша. - Вам непременно хочется сделать мне неприятность!

Поручик, допивавший вторую рюмку, вытер усы, встал, подошел поцеловать руку невестки и, оставив у нее доктора, собрался уезжать.

- Пусть доктор останется у вас для консультации, - сказал он, - а я, не будучи в состоянии ничем угодить вам, - уезжаю.

Никто его не удерживал; он сел на коня и уехал.

Клемент, оставшись наедине с егермейстершей, долго не мог начать разговор.

- Дорогая пани, - сказал он, наконец, - такою поспешностью и нетерпением вы, действительно, могли навлечь на сына различные неприятности.

Я считаю себя другом дома и поэтому считаю возможным спросить - с какими средствами он уехал из дома?

Егермейстерша покраснела.

- Теодор, - сказала она, - привез с собой какие-то деньги, заработанные им или у кого-то взятыми; он их употребил на похороны отца, но так как это стоило нам недорого, потому что добрые ксендзы ничего не хотели брать с нас, даже за освящение, то ему оставалось еще порядочная сумма на отъезд. Ах, да я бы сняла с себя последнюю рубашку, чтобы только поскорее отправить его отсюда! Если бы он даже выехал с небольшими средствами и должен был бы экономить, то ему не будет во вред. Я предпочитаю, чтобы он испытал смолоду нужду, чем приучился к расточительности.

Говоря это, она опустила глаза и, покраснев, умолкла.

- Все это было бы великолепно, - возразил доктор, - если бы это действительно было бы необходимо. Вы позволите мне говорить прямо? Для молодого человека, вступающего в свет и ищущего связей в обществе, всегда очень много значит, если он ни в чем не нуждается и располагает хоть какими-нибудь средствами. Наибольшие таланты не заменят того, что требует от него свет, и по чему будут его судить.

- Но я ничего не могла больше сделать для сына, потому что и сама ничего не имею! - возразила вдова, и по выражению ее лица видно было, что ей дорого стоило это признание.

- Вот в этом вы ошибаетесь, - медленно выговорил доктор.

- Как ошибаюсь? Кто же знает об этом лучше меня самой? - с горьким смехом сказала она.

- Значит, вы должны знать и о том поручении, которое дал мне егермейстер, - так же медленно продолжал доктор.

- Что же это за загадка?

- Будучи больным, покойник мне продал одну драгоценность, которую он, по его словам, получил в наследство от прадеда.

Егермейстерша перекрестилась. Клемент казался смущенным и рассерженным.

- Какая драгоценность? Что вы говорите? - прервала вдова. - Я не знаю ни об одной; а если бы у него, действительно, было что-нибудь подобное, неужели он скрыл бы это от меня?

- Но ведь не думаете же вы, что я лгу? - живо воскликнул доктор. Это был большой сапфир, вделанный в запонку и окруженный бриллиантами, камень очень большой и стоивший больших денег; егермейстер говорил мне, что эту последнюю семейную драгоценность, унаследованную им от деда, бывшего с Собесским под Веной, он долго берег и не хотел расставаться с ней, но в конце концов был вынужден это сделать...

- Что вы мне там рассказываете! - крикнула егермейстерша.

Доктор обиделся.

- Вот это великолепно! - воскликнул он почти гневно. - Желая услужить приятелю, я сам попал в беду. Камень с запонкой я продал, а деньги привез вам. Делайте с ними, сударыня, что вам будет угодно! Знали вы об этом или нет, но я не хочу и не стану присваивать себе чужую собственность.

Говоря это, доктор живо вынул из кармана жилетки три свертка и гневно бросил их на стол.

Горячий румянец выступил на лице егермейстерши, взгляд ее, казалось, пронизывал доктора, брови нахмурились.

Не говоря ни слова, она так смотрела на него, что Клемент смутился.

- И вы думаете, сударь, - медленно заговорила она голосом, в котором звучала боль и горечь, - что вы меня проведете этой сказкой? Я восхищаюсь, доктор, твоей наивностью и удивляюсь твоему непониманию меня. Эту шутку я понимаю и знаю, от кого она идет; а, если не сержусь на тебя, добрый мой друг, то только потому, что ты, действительно, был всегда верным другом и ему, и мне в тяжелые минуты жизни.

Но, пожалуйста, не рассказывай мне об этом сапфире Паклевских! Покойник сто раз повторял мне, что его дед не привез из Вены ничего, кроме раны и седла, стремена которого казались ему золотыми, когда он их брал, а оказались позолоченной медью; если бы Паклевские имели такой сапфир, то уже давно проели бы его!

Она рассмеялась.

- Но я ведь не лгу вам, - возразил растерявшийся доктор.

- Лжешь, дорогой приятель, - отвечала вдова, - и денег этих я не возьму.

Она опять густо покраснела.

- Я знаю, от кого они присланы, - закончила она, оживляясь, - я не дотронусь до них. Делай со своими сапфирами, что тебе вздумается. Прошу тебя об этом.

Клемент стоял совершенно смущенный и растерянный.

- Но ведь и я не могу взять этих денег, - пробормотал он, наконец.

- Отдай их, кому знаешь! - воскликнула егермейстерша. - Подари, если хочешь, или просто выброси. Если бы я до них дотронулась, они обожгли бы мне ладони...

Она выговорила это с такой страстью, что Клемент в отчаянии упал в кресло. Оба помолчали. У вдовы слезы стояли на глазах.

- Несчастная моя судьба! - тихо заговорила она, не глядя на доктора. - Я должна бросать милостыню людям в лицо! Как это больно и страшно!..

Клемент, ни слова не отвечая, подошел к столу и, взяв свертки, с недовольным видом запрятал их в карман.

- Отдам их в госпиталь, - пробормотал он.

- Кому хочешь, - отвечала вдова.

Доктор держал уже шляпу в руке и готовился уйти, но ему неприятно было оставлять вдову одну в таком состоянии духа.

- Ну, не сердитесь же на меня, - сказал он, беря ее руку. - Если я поступил опрометчиво, но только потому, что видел там сокрушение, печаль и истинное чувство, и я не мог противиться.

Егермейстерша иронически засмеялась, повторяя:

- Печаль, сокрушение, истинное чувство! Ах, прошу вас, не говорите мне этого. Вы так заботитесь о моей судьбе, дайте же мне успокоиться.

То, что я имею с этого несчастного Борка, хватит мне на жизнь даже при самом плохом хозяйничье. Правда, я прежде была приучена к другой жизни; но теперь - кусок хлеба, немного молока... и больше мне ничего не надо. А это у меня есть... Платья я донашиваю старые; и надеюсь, что когда они совсем износятся, то не будут мне уже нужны, а воспоминания, которые я в них ношу, потеряют свою горечь и забудутся...

Теодор должен собственными усилиями выбиться наверх; или, или... она замолчала и задумалась.

- Может быть, Господь Бог не всегда карает детей за грехи родителей и смилуется над ним...

Я знаю Теодора: у него доброе сердце; но я больше боялась бы для него богатства, чем бедности. Это красивая головка могла бы легко закружиться.