Юлиус Белох - Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

В эпохи политических смут крайнее направление обык­новенно одерживает верх над более умеренным. Так случи­лось и здесь; Ферамен был мало-помалу устранен, и Критий взял в свои руки управление государством. В Афинах воца­рился террор. Все выдающиеся люди, принадлежавшие к демократическому лагерю, были казнены, за исключением тех, которым удалось спастись бегством за границу; даже такой умеренный человек, как Никерат, сын полководца Никия, не избег смерти, потому что не согласился примкнуть к господствующей олигархии. Имущество осужденных и бе­жавших было, разумеется, конфисковано; некоторые попали в проскрипционные списки, по преданию, даже только из-за своего богатства. Это гонение не ограничилось одними гра­жданами; казнено было также много богатых метеков, и имущество их конфисковано, чтобы наполнить пустые кас­сы.

Ферамен тщетно пытался воспрепятствовать всему это­му. Также безуспешны были его старания провести свою программу реформ; вместо того, чтобы дать полные права гражданства всем, кто был в состоянии служить в гоплитах, как предлагал Ферамен, — их предоставили только трем тыс. наиболее надежных граждан. И когда Ферамен и после этого продолжал свою оппозицию, полагаясь на свою попу­лярность в среде зажиточных классов, Критий не задумался обвинить его перед Советом в измене олигархическому строю и потребовать смертного приговора. Правда, при этом обнаружилось, что большинство членов Совета все еще бы­ло на стороне Ферамена. Но Критий не остановился и перед крайним средством. Самовольно, с явным нарушением всех законных форм, он приказал своим клевретам схватить Фе­рамена и вести на казнь; и ни одна рука не поднялась против неслыханного насилия.

Внутри страны теперь, казалось, уже ничто не угрожало существованию олигархии; в Афинах царило гробовое спо­койствие. Тем серьезнее была опасность со стороны много­численных изгнанников. Важнейшим между ними в полити­ческом отношении был Алкивиад, который после падения Афин более не чувствовал себя безопасным в своих замках на Геллеспонте и бежал к Фарнабазу. Как ни близок был в прежнее время Критий к Алкивиаду, теперь он в возвраще­нии своего старого друга видел — и совершенно справедли­во — опасность для существования олигархии; поэтому он издал декрет об изгнании Алкивиада и через Лисандра до­бился того, что Фарнабаз приказал умертвить своего гостя (осень 404 г.).

Что касается остальных изгнанников, то правительство добилось от эфоров декрета, в силу которого они на всем протяжении спартанского государства должны были быть передаваемы в руки афинского правительства; для враждеб­ных Спарте государств, как Аргос, этот указ послужил, ра­зумеется, только лишним стимулом принять изгнанников с распростертыми объятиями. Беотия, которую начинало бес­покоить грозное могущество Спарты, также давала у себя верное убежище бежавшим демократам, а находившиеся под беотийским влиянием общины Мегара и Халкида следовали ее примеру, Фивы сделались даже как бы главной квартирой аттических эмигрантов; фиванское правительство втайне оказывало всяческое содействие их приготовлениям к воо­руженному возвращению на родину.

Раздор в среде олигархических правителей должен был оживить надежды эмигрантов. Своим поступком по отноше­нию к Ферамену Критий оттолкнул от себя умеренные эле­менты своей собственной партии; и чем более усиливался террор в Афинах, тем больше успеха обещала попытка вос­становить демократию силою оружия. Итак, решено было рискнуть. Во главе заговора стал Фрасибул из Стеирии, са­мый влиятельный из бежавших демократов, который когда-то руководил в Самосе движением против олигархии Четы­рехсот и затем, вместе с Алкивиадом, в течение пяти лет ко­мандовал афинским флотом. Еще поздней осенью 404 г. он с 70 спутниками перешел границу Аттики и занял заброшен­ную горную крепость Филу, на лесистых предгорьях Парнета. Атака, произведенная олигархами на эту укрепленную позицию, была отбита без большого труда, и теперь к Фрасибулу быстро стали стекаться добровольцы. Вскоре он по­чувствовал себя достаточно сильным, чтобы в свою очередь перейти в наступление; неожиданным нападением он обра­тил в бегство спартанский гарнизон Афин, выступивший против него, причем спартанцы понесли значительный урон. Затем Фрасибул со своим отрядом, возросшим уже до тыся­чи человек, смело подошел ночью к Пирею и укрепился на холме Мунихии, который в стратегическом отношении гос­подствовал над портом. Нападение, которое со всеми своими силами произвели тираны на позицию демократов, повело только к новому поражению; сам Критий, мужественно сра­жаясь, пал в этой битве.

Теперь правительство Тридцати очистило Пирей, кото­рый тотчас же был занят Фрасибул ом. Еще важнее были нравственные последствия победы. Господство Тридцати само собою рушилось со смертью их вождя. Здание Совета опустело, собрание трех тысяч объявило правительство Три­дцати смещенным и избрало вместо них новую правительст­венную коллегию в 10 человек из числа приверженцев Фе­рамена; в эту коллегию вошел, между прочим, и Фейдон, один из Тридцати; другой член павшего правительства, Эратосфен, остался в городе как частный человек. Остальные из Тридцати покинули Афины в сопровождении немногих при­верженцев, которые остались верны им в несчастье, и отпра­вились в Элевсин, где они еще раньше предусмотрительно позаботились казнить всех неблагонадежных граждан.

Однако соглашения с демократами, занявшими Пирей, и теперь не удалось достигнуть, и они начали подвигаться к Афинам. Взять хорошо укрепленный город они, конечно, не были в состоянии; но положение олигархов мало-помалу стало до того затруднительным, что им ничего другого не оставалось, как обратиться за помощью к Спарте (лето 403 г.). Олигархи, бежавшие в Элевсин, сделали то же самое; дело приняло такой оборот, как будто предприятие Фрасибула направлено против самой Спарты. Здесь не замедлили признать Коллегию десяти законным правительством Афин и оказать им просимую помощь. При содействии Лисандра им разрешен был заем в 100 талантов из государственной казны, наварх Либис был командирован с сорока кораблями для блокады Пирея, а сам Лисандр в то же время собрал от­ряд пелопоннесских гоплитов при Элевсине. Участь восста­ния демократов, казалось, была решена, потому что уже од­но преграждение подвоза с моря должно было в самое ко­роткое время принудить Пирей к сдаче.

Однако в Спарте была большая партия, с опасением взиравшая на победителя при Эгоспотамах, перед славой которого стал меркнуть даже авторитет царской власти. А тут, по-видимому, представлялся удобный случай нанести удар всемогущему полководцу. Кровавые насилия, совер­шаемые в Афинах и на всем протяжении прежнего Афинско­го государства учрежденными Лисандром правительствами, должны были вызвать в самой Спарте не меньшее негодова­ние, чем в остальной Греции. Не для того велась двадцати­семилетняя война, чтобы тиранию афинского народа заме­нить еще более жестокой тиранией. Воспользовавшись этим настроением, царь Павсаний сумел добиться издания эфора­ми декрета, в силу которого усмирение смуты в Афинах по­ручалось ему самому. Собрана была пелопоннесская союз­ная армия; во главе ее царь перешел границу Аттики и при­нял вместо Лисандра руководство военными действиями против пирейских инсургентов. Во время одной рекогносци­ровки произошло сражение, в котором, как и следовало ожи­дать, демократы понесли полное поражение. Теперь Фраси­бул изъявил готовность вступить в переговоры, а в городе благодаря влиянию Павсания свергнуто было правительство Десяти, отвергавшее всякую мысль о примирении с демо­кратами, и замещено новым правительством. Обе партии подчинились спартанскому посредничеству.