Сергей Ковалёв - История Рима (с иллюстрациями)

После заключения мира римский консул отправил в ахейский и этолийский союзы послов, которые официально информировали их о проис­шедших событиях. Греки выразили живейшее удовлетворение по поводу разгрома иллирийских разбойников. Кроме того, римляне становились те­перь их союзниками в борьбе с Македонией. Спустя немного времени се­нат направил аналогичное посольство в Коринф и Афины. Здесь прием был не менее радушен. Коринфяне даже вынесли постановление о допу­щении римского народа к истмийским играм. Этим постановлением рим­ляне были официально признаны эллинами, хотя про себя греки, конечно, продолжали считать их варварами. Но Рим стал слишком крупной силой, и грекам приходилось с этим считаться.

Если римский сенат полагал, что мир 228 г. раз и навсегда решил илли­рийскую проблему, то он жестоко заблуждался. Македония в правление Антигона Досона снова окрепла: почти весь Пелопоннес оказался под ее властью. Это сейчас же отразилось на политике Деметрия Фаросского, который после смерти (или отречения от престола) Тевты стал правите­лем части Иллирии. В конце 20-х гг., надеясь, что римляне, занятые ис­панскими и галльскими делами, не станут вмешиваться, он открыто вы­ступил в Греции союзником Антигона. Римский сенат действительно пока не реагировал на измену Деметрия. Это придало ему еще больше храбро­сти. Хотя Антигон Досон скоро умер и на македонский престол вступил 17-летний Филипп V, сейчас же втянутый в длительные войны с греками, однако Деметрий в 220 г. появился со своим пиратским флотом в грече­ских водах.

Но он просчитался: Риму было необходимо развязать себе руки для предстоящей войны с Карфагеном и покончить с Деметрием. В 219 г. боль­шой римский флот и армия снова появились в Адриатике под командой обоих консулов. Молодой македонский царь, занятый по горло гречески­ми делами, пока ничем не мог помочь Деметрию, поэтому вторая илли­рийская война кончилась очень быстро. Не рискуя открытым столкнове­нием с римлянами и желая, в расчете на македонскую помощь, возможно дольше затянуть войну, Деметрий решил отсиживаться в укрепленных пунктах, но римляне быстро взяли две его сильнейшие крепости. Демет­рию удалось бежать к Филиппу. Его владения в Иллирии, по-видимому, поступили под протекторат Рима, подобно тому, как это было сделано в 228 г.

В конце лета 219 г. консулы вернулись в Рим, а через несколько меся­цев в Испании под ударами Ганнибала пал союзный с Римом Сагунт. Меж­дународная обстановка осложнилась до чрезвычайности.

Когда в 221 г. Ганнибал стал главнокомандующим в Испании, ему было только 25 лет. Однако, несмотря на свою молодость, он был совершенно зрелым человеком, находившимся в полном расцвете своих духовных и физических сил. Ганнибал прошел прекрасную военную и дипломатиче­скую школу в сложной испанской обстановке под руководством сначала отца, а затем шурина. Трудно было бы найти более подходящие условия для развития природных способностей молодого человека. История со­хранила нам две мастерских характеристики великого полководца и госу­дарственного деятеля: одна — субъективная оценка Ливия, в которой еще чувствуется отзвук страстной ненависти римлян к своему противнику и того ужаса, который он внушал им в течение почти 40 лет; другая — го­раздо более спокойная и беспристрастная характеристика Полибия.

Ливий пишет (XXI, 4):

«Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным обязанностям — повелеванию и повиновению; трудно было поэтому различить, кто им более дорожит — главнокомандующий ли, или войско. Никого Гасдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее стойкости и отваги, но и воины ни под чьим другим начальством не были более самоуве­ренны и храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же был он осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, при котором он уставал бы телом или падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением, ел и пил столько, сколько требовала природа, а не в удовольствие; распределял время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, — он уделял покою те часы, которые у него оставались свободными от работы, притом он не пользовался мягкой по­стелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спал среди воинов, стоящих на карауле или в пикете. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников, только по воору­жению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих, первым устремлялся в бой, последним после сражения оставлял поле. Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость дохо­дила до бесчеловечности, его вероломство превосходило пресловутое «пунийское» вероломство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святыни».

Жестокость и вероломство Ганнибала остаются целиком на совести римского историка. Ганнибал действительно был неистощим в военных хитростях, но мы не знаем ничего конкретного о его особой аморально­сти. Вряд ли он слишком резко отличался в этом отношении от людей своей эпохи: римские полководцы были не менее жестоки и вероломны, чем карфагенский.

Полибий в своей основной характеристике (XI, 19) ни слова не говорит о нравственных качествах Ганнибала. Он подчеркивает только его свой­ства как полководца:

«Разве можно не удивляться стратегическому искусству Ганнибала, его храбрости и умению жить лагерной жизнью, если окинешь взором это вре­мя во всей его продолжительности, если со вниманием остановишься на всех больших и малых битвах, на осадах и отпадениях городов, на трудно­стях, выпадавших на его долю, если, наконец, примешь во внимание всю ог­ромность его предприятия? В течение 16 лет войны с римлянами в Италии Ганнибал ни разу не уводил своих войск с поля битвы. Подобно искусному кормчему, он непрерывно удерживал в повиновении эти огромные разнород­ные полчища, сумел охранять их от возмущений против вождя и от междо­усобных раздоров. В войсках его были ливияне, иберы, лигуры, кельты, фини­кияне, италики, эллины, — народы, не имевшие по своему происхождению ничего общего между собою ни в законах и нравах, ни в языке, ни в чем бы то ни было ином. Однако мудрость вождя приучила столь разнообразные и многочисленные народности следовать единому приказанию, покоряться еди­ной воле, при всем непостоянстве и изменчивости положений, когда судьба то весьма благоприятствовала ему, то противодействовала».

Правда, в другом месте (IX, 22—26) Полибий пишет о чрезмерном ко­рыстолюбии и жестокости Ганнибала, но делает это очень осторожно. «Относительно Ганнибала и государственных людей, — замечает он, — вообще нелегко произнести верное суждение». В том положении, в кото­ром находился Ганнибал, ему трудно было соблюдать обычные мораль­ные нормы. К тому же слишком много человеческих жизней и интересов было связано с именем карфагенского вождя, чтобы можно было ждать его беспристрастной оценки от современников.