Игорь Маношин - Июль 1942 года. Падение Севастополя

Разрозненные части СОРа правого фланга обороны с боями отходили в направлении хутора Пятницкого и слободу Рудольфа, а левого фланга — в направлений на ж.-д. вокзал станции Севастополь.

Наступил тот самый критический момент, когда командованию СОРа надо было решать: либо остатками войск стоять на занимаемых рубежах и сражаться до последнего, стараясь нанести противнику максимальный урон, выполняя приказ командующего Северо-Кавказским фронтом, либо принимать иное решение. Позади море, отступать некуда. Положение, в котором оказались героические части Приморской армии и Береговой обороны Черноморского флота, было трагическим, так как практически были израсходованы все средства отражения, а плотная вражеская блокада на море не позволяла помочь вооружением и боеприпасами, не говоря уже о других материальных средствах. В то же время не было средств и условий, чтобы эвакуировать всех на кавказский берег.

Какое решение было принято командованием СОРа тогда? Как уже упоминалось, в мае 1961 года в Севастополе проходила военно-историческая конференция, посвященная 20-летию начала героической обороны Севастополя 1941–1942 годов. Ее участник Д. И. Пискунов написал об этом событии в своей работе «Заключительный этап обороны Севастополя 1941–42 гг.», отметив в ней следующее:

«В работе конференции приняли участие 800 человек, 80 процентов которых прошли плен. В своем докладе о партийно-политической работе за период обороны член Военного совета ЧФ вице-адмирал Н. М. Кулаков отметил, что „в июне стало очевидным, что никакой эвакуации не будет“. Ответы на записки — попытки объяснить обстановку под Севастополем в конце июня 1942 года и причины, по которым не была эвакуирована Приморская армия, адмирал Ф. С. Октябрьский сделал в своем заключительном сообщении после закрытия конференции, когда ушел президиум.

Объясняя причину несостоявшейся эвакуации Приморской армии, он сказал следующее:

„Товарищи, обстановка тогда сложилась трудная. Севастополь был блокирован с земли, с воздуха и моря. В конце июня при помощи воздушных сил блокада достигла наивысшего предела. Даже подводные лодки не были в состоянии достигнуть берегов Севастополя, а о достижении их надводными кораблями и говорить не приходилось. В этих условиях встал вопрос, как быть? Если эвакуировать армию, то были бы потеряны армия и флот, оказавшийся сильно преуменынившимся из-за потерь в боях. В конечном счете была потеряна армия, но сохранен флот“.

Ясней, пожалуй, не скажешь, почему защитники Севастополя оказались в плену у немцев. Но он обошел молчанием главное — кем было принято решение поступиться армией ради сохранения флота» [95].

Ответ на этот вопрос в какой-то степени, и не только на этот, можно попытаться найти в заключительном слове Ф. С. Октябрьского:

«И последнее. Выступившие товарищи Хомич и Пискунов „болезненно“ рисовали картину трагедии на Херсонесе. Трагедию, в которой погибали наши люди, оставшись без оружия, как бы брошенные на произвол судьбы… Естественно, что всех находившихся на Херсонесском пятачке мы не могли вывезти. У нас остались десятки тысяч раненых, сотни медперсонала. Разве мы этого не знали? Мы не имели сил преодолеть врага в воздухе. Это главная причина, почему наши люди погибали и попади в плен к немцу» [96].

Один из ветеранов обороны, представитель Особого отдела Приморской армии при госпиталях капитан B. Л. Смуриков, прошедший плен, запомнил слова Ф. С. Октябрьского, сказанные на одном из последних совещаний в июне 1942 года. Он сказал «Не дам больше топить корабли» [97].

Конечно, обстоятельства, с одной стороны, диктовали сохранить флот, который в ходе военных действий на Черном море заметно уменьшился, а конца им не было видно. Но нужно ли было бросать упреки в «болезненности» переживания за херсонесскую трагедию Хомичу и Пискунову, которые выступили на конференции от имени находившихся там участников обороны, прошедших плен? Все они честно выполнили свой воинский долг перед Родиной и не заслужили этих упреков. Ведь это были наши советские люди, которых вырастила советская власть, и обида их была справедливой, так как в те тяжелые июльские дни 1942 года и до этой конференции они не знали, почему флот не смог их вывезти.

Д. И. Пискунов по этому поводу сказал так:

«Я хочу поделиться общим настроением наших участников обороны, которые оказались в плену. Общее настроение было такое — нас сдали в плен. Мы бы еще воевали и дрались. Я наблюдал людей. Ведь многие люди плакали от обиды и горечи, что так бесславно кончилась их жизнь, вернее служба в армии» [98].

К сожалению, Ф. С. Октябрьским не были освещены не только вопросы эвакуации, но не было сказано о моральной стороне херсонесской трагедии. В его ответе была видна только беспощадная логика войны. Можно только сожалеть, что на этой конференции не нашлось доброго слова благодарности в адрес командиров армии и флота, прошедших плен, за их подвиг по защите Севастополя, извинения за случившееся. Но тогда было другое время.

Продолжим анализ дальнейших событий. Проанализировав критическую обстановку с обороной к утру 30 июня, командование СОРа, помня о майской директиве Буденного, что переправы на Кавказ не будет, приняло решение доложить не напрямую в Ставку, а своему непосредственному начальству Кузнецову и Буденному о невозможности более удерживать Севастополь и просить разрешения в ночь на 1 июля вывезти самолетами 200–500 ответственных работников и командиров на Кавказ. Фактически это была просьба об эвакуации.

В 9.00 30 июня за подписью Октябрьского и Кулакова была послана телеграмма, которая другим лицам из руководящего состава СОРа не была известна вплоть до последнего заседания Военного совета флота. Вот ее текст:

«Противник прорвался с Северной стороны на Корабельную сторону. Боевые действия протекали в характере уличных боев. Оставшиеся войска устали (дрогнули), хотя большинство продолжает героически драться. Противник усилил нажим авиацией, танками. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, в таком положении мы продержимся максимум 2–3 дня. Исходя из данной конкретной обстановки, прошу Вас разрешить мне в ночь с 30 июня на 1 июля вывезти самолетами 200–500 человек ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся, самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова» [99].

«Об этой телеграмме, — писал Н. Г. Кузнецов, — мне доложили в 14.00 30 июня. Армейское командование в Краснодаре еще болезненно переживало недавнюю катастрофу на Керченском полуострове. Я полагал, что Главком направления вряд ли сам примет решение, не запросив Ставку. Времени для согласования и запросов уже не оставалось. Было ясно, Севастополь придется оставить. Поэтому, еще не имея согласия Ставки, я приказал немедленно ответить вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому: „Нарком Ваше предложение целиком поддерживает“. Переговорив по телефону со Сталиным, я в 16.00 послал военному совету ЧФ вторую телеграмму: „Эвакуация ответственных работников и Ваш выезд разрешены“.