Уильям Мак Нил - В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках

Начинающаяся стабилизация европейских шаблонов войны и общества также направлялась одной из составных реформ принца Оранского. Единые стандарты подготовки предполагали единое стандартное вооружение— иначе вся новая система попросту не могла бы работать. В 1599 г. Морис лично потребовал, чтобы армии под его началом были вооружены стандартными ружьями. Лувуа сделал то же самое во французской армии; при нем солдаты стали выглядеть как солдаты в нашем понимании XX в. — была введена единая униформа (с незначительными отличиями для каждого из полков).

Краткосрочным эффектом этой реформы явилось резкое сокращение расходов. Даже ремесленники-поставщики согласились снизить цены при условии обеспечения долгосрочным заказом на изготовление стандартных изделий. Снабжение войск также облегчалось, например, единым калибром мушкетных пуль. Поскольку каждый солдат обучался стандартным приемам в ходе единой для всех подготовки, восполнение потерь в личном составе стало делом почти столь же простым, как восполнение израсходованных мушкетных пуль. Иными словами, солдаты стали почти такими же заменяемыми составными огромной военной машины, как и их оружие. Управление подобной армией значительно облегчалось; возрастали шансы на достижение поставленных целей; снижались расходы на применение организованного насилия — или, если можно так выразиться, размах и контролируемость подобного насилия на каждый затраченный доллар значительно возросли [167].

В долгосрочном плане стандартизация оружия многих тысяч солдат привела к некоторой закостенелости рынка. Стоило армии перейти на единый вид вооружения, как его совершенствование становилось многократно более дорогостоящим делом, чем ранее, при одновременном использовании десятков различных типов. Другая сторона проблемы заключалась в том, что действительно важные изменения в существующей конструкции могли привести к нарушению уже устоявшихся моделей муштры, обучения и снабжения — стоит только вспомнить 42 приема в процессе заряжания ружья… В результате скоротечный в XV–XVII вв. процесс совершенствования стрелкового оружия почти замер после 1690 г., когда изобретение штыка с кольцевой насадкой позволило совместить стрельбу с холодным оружием для защиты от конницы, упразднив, таким образом, пикинеров [168].

Стоит указать, что к тому времени ружья европейских армий достигли удовлетворительного уровня надежности, простоты [169]и действенности, так что совершенствование стало более трудоемким, нежели ранее. Однако, как уже указывалось выше, основной причиной застывания стрелкового оружия на определенном техническом уровне был выбор в пользу преимуществ единообразия, а не дорогостоящего перевооружения всей армии. Этот рациональный подход был подкреплен приверженностью старым добрым видам оружия и повседневной деятельности. Таким образом, здравый смысл и чувство слились, сделав английский мушкет образца 1690 г. и известный по прозвищу «Смуглянка Бесс» стандартным оружием британской армии до 1840-х. За весь этот период данный мушкет претерпел одно малозначительное совершенствование [170]. Другие армии Старого Света были столь же консервативны. Вдобавок, поскольку пехота оставалась определяющей силой на полях сражений целого исторического периода, стабилизация пехотного вооружения имела последствием устоявшийся характер тактики, обучения и других сторон военной жизни.

Как мы убедимся в следующей главе, стабилизация никогда не была окончательной, однако ясно видно, что как только модели обучения и управления принца Мориса утвердились в Европе, великая волна изменений в европейском методе управления организованным насилием, рассматриваемая в предыдущей и данной главах, завершилась.

Мы можем подытожить все вышесказанное следующим образом: с появлением в XII в. на полях Италии пехоты, способной оспорить превосходство рыцарской конницы, начался процесс изменений. Городская милиция в XIV в. уступила место наемным профессионалам, и в городах Италии стала быстро развиваться модель политического управления постоянными армиями; процесс, начавшийся в первой половине XV в. был прерван французским и испанским вторжениями после 1494 г. Затем началось повторение итальянского развития в масштабах Европы по ту сторону Альп, достигшее в середине XVII в. уровня, сходного с управлением городов-государств Италии; налоговые поступления и военно-морские предприятия стали более или менее связанными между собой во Франции, Объединенных Провинциях и Англии. Однако в Северной Европе итальянский опыт был усовершенствован в двух важных отношениях: внедрением систематической и часто практикуемой муштры и подготовки, а также выстраиванием четкой командной структуры от верховного главнокомандующего (обычно, короля) до командующего отделением сержанта. Проявлений ревности и зависти в этой командной структуре полностью искоренить не удалось— но ореол богопомазанности венценосных особ сделал политику «разделяй и властвуй», проводимую венецианскими и миланскими правителями невостребованной в других регионах Европы.

Стабильность дома означала мощь за рубежом. В самой Западной Европе современные армии находились приблизительно на одном уровне. Потому и нарушения равновесия сил носили характер местных и временных возмущений, которые дипломатия была способна урегулировать. На окраинах европейских театров действий результатом было систематическое территориальное расширение— в Сибири, Индии или Америке. Расширение границ вызвало к жизни расширение торговых сетей, увеличение налоговых поступлений в Европе и сделало содержание военных учреждений менее обременительным.

Тем самым Европа вошла в самоусиливающийся цикл, где вооруженная сила пробивала дорогу экономической и политической экспансии, а колониальные приобретения, в свою очередь, позволяли создавать и содержать новые армии и флоты за счет других народов и стран мира.

Современная мировая история зафиксировала этот факт и обратилась к следующему — что технические и организационные усовершенствования европейского метода управления вооруженным насилием не остановились, несмотря на точность и мощь, достигнутые армиями континента в XVII в. Наоборот, они продолжились, позволив странам Старого Света обогнать другие государства настолько, что в XIX в. глобальный империализм стал для европейцев предприятием простым и прибыльным в такой же мере, сколь катастрофичным он был для обитателей Азии, Африки и Океании.

Рассмотрению этих изменений посвящены последующие главы книги.