Николай Киселев-Громов - Лагери смерти в СССР

— Из такого крикушника не слышно, как «шакал» орет, — говорят чекисты. — «Прыгай!» — говорится сажаемому в такой крикушник. А когда выпускают, ему подают шест, по которому он вылезает, если еще может, наверх.

За что же сажают заключенного в крикушник? — За все. Если он разговаривая с чекистом надзирателем, не стал, как полагается, во фронт, — он в «крикушнике». Если во время утренней или вечерней поверки, он не стоял в строю, как вкопанный (ибо — «строй — святое место», говорят чекисты), а держал себя непринуждено, тоже «крикушник», Если чекисту-надзирателю показалось, что заключенный невежливо с ним разговаривал, — опять он в «крикушнике». Если он сказал чекисту, что будет жаловаться начальству на его незаконные действия, если он не окончил своего урока на работе, он попадает в «крикушник». Заключенный из интеллигентных, кроме того частенько попадает туда за отказ писать за надзирателей статьи для их стенной газеты или рисовать для этой газеты иллюстрации. Приходя с работы в лесу, до изнемождения усталый и голодный, он хочет уснуть и отдохнуть, а неграмотные чекисты вызывают его и приказывают браться за новую работу - на этот раз «по специальности». Раз-два он отказывается, а потом изведав «крикушник» - смиряется. Покорно пишет и рисует, чтобы сохранить жизнь.

В августе 1930 г. из Северных лагерей бежали в Финляндию польские коммунисты: Островский, Хаткевич, Никульский и Младзиновский. Сначало они, видите ли, бежали из польского «капиталистического ада» в свое «пролетарское отечество», но там их направили в СЛОНовский социалистический котел для переработки в экспортный лес. И они бежали назад — снова в «ад». Мне было радостью наблюдать последствия их непосредственного знакомства с «социализмом», когда в финском лагере они рассказывали о «крикушнике». Раздетый заключенный сидит в нем зимою, в лютый мороз и кричит: «Гражданин начальник, пустите в барак погреться! Гражданин начальник, смилуйтесь!.. Гражданин начальник, ей–Богу, сейчас замерзну!.! Гражданин начальник, я полтора урока выполню, только пустите погреться»!.. А «гражданин начальник» в ответ зычно орет: «Замолчи, шакал! Замерзнешь, ну и черт с тобой: одним шакалом будет меньше».

«Освобождение».Вряд ли другой народ в мире обладает в такой степени способностью питать надежды на лучшее и прямо хорошее будущее, как русский. Лаже в СЛОНе он не теряет ее. Он верит не только в свободу после срока наказания, но даже в досрочное освобождение. Особенно ярко вспыхнула эта вера в 1927 году в связи с десятилетием советской власти. ИСО через своих «стукачей» следило за настроением заключенных: оно хотело знать, что будут говорить заключенные о предстоящей амнистии. Оказалось, подавляющее большинство заключенных верило в то, что амнистия будет применена к ним!

Они ошиблись. Амнистированы были только те, кто содействовал СЛОНу в выполнении лесозаготовительных и других программ: десятники, их помощники, производители работ, бывшие коммунисты, осужденные за должностные преступления и заключенные чекисты... Кроме них, ни один заключенный амнистии не получил, хотя, согласно манифесту — они имели право на нее.

В СЛОНe вообще оканчивают свои срок наказания и выходят на свободу лишь те, из заключенных, которые инициативно и активно содействуют СЛОНу в выполнении его программы работ, да еще заключенные, занятые работами в разного рода канцеляриях. Остальные гибнут в ямах — могилах СЛОНа. Но и среди уцелевших лишь редкие могут возвратиться домой по отбытии срока наказания они ссылаются на три года в разного рода ссылки на поселение, — главным образом в Архангельскую губ. и Карелию. Делается это так: за неделю до окончания срока наказания заключенного, регистрационно — статистический отдел СЛОНа, коим при мне ведал чекист Козловский, сообщает об этом в Спецотдел ОГПУ и просит указания, как поступить с таким заключенным. Проходит до полугода и даже до года, в течении которых заключенный по прежнему продолжает нести свою работу, и только тогда получается ея трафаретный ответ: «Выслать на три года в северный край», или «оставить на три года в Карелки». Тогда отбывшие наказание грузятся в товарные вагоны и под конвоем отправляются в места ссылок.

А в новом месте им живется еще хуже, чем было в СЛОНе. В СЛOHe они все таки занимали должности и хоть кое-как, да жили: у них было место, где можно было спать, и каждый день они имели свой паек хлеба. На поселении ничего этого нет. Там у бывшего СЛОНовца есть только волчий ярлык «преступника», мешающий ему получить работу.

Участь женщин.О женщинах, заключенных в СЛОНе необходимо говорить отдельно. Их судьба, имея много общаго с судьбой заключенных мужчин, имеет и много своеобразного, ибо они, во первых, слабее мужчин, а во вторых, с точки зрения СЛОНовской администрации представляют специальный интерес.

Женщины в СЛОНе, главным образом, заняты работами на рыбопромышленных командировках. Интеллигентные, каких там большинство, и особенно те, что покрасивее и помоложе, служат у чекистов-надзирателей по стирке им белья, готовят им обед, служат у высшего СЛОНовского начальства горничными и кухарками, учительницами детей и т. д. Некрасивые работают в лесу-по вывозке «баланов» и дров. На Поповом острове они, как и мужчины, подвергаются чекистской муштровке с известными уже читателю «Справа, по порядку номеров, расчитайсь», «Отставить» «здрр» и проч. Их также, как и мужчин, чекисты «кроют» отвратительной бранью... А кроме всего этого надзиратели (и не одни надзиратели)вынуждают их к сожительству с собою. Некоторые, конечно сначала «фосонят», как выражаются чекисты, но потом, когда за «фасон» отправят их на самые тяжелые физические работы в лес или на болота добывать торф, — они, чтобы не умереть от непосильной работы и голодного пайка, смиряются и идут на уступки. За это они получают посильную работу.

У чекистов-надзирателей существует издавна заведенное правило, — обмениваться своими «марухами», о чем они предварительно договариваются между собою. — «Посылаю тебе свою маруху и прошу, как мы с тобой договорились, прислать мне твою», пишет один чекист другому, когда его «возлюбленная» надоест ему. Идущая на обмен заключенная каэрка собирает свои убогие вещички и направляется под конвоем пособника надзирателей на другую командировку, а вместо нее приходит новая.

СЛОН заключенным женщинам казенной одежды не выдает. Они все время ходят в своей собственной: через два — три года они совершенно оказываются раздетыми и тогда далают себе одежду из мешков. Пока заключенная живет с чекистом, он одевает ее в плохонькое ситцевое платьишко и в ботинки из грубой кожи. А когда отправляет ее своему товарищу, он снимает с нее «свою» одежду и она опять одевается в мешки и казенные лапти. Новый сожитель в свою очередь одевает ее а отправляя к третьему опять раздевает...