Михаил Геллер - Утопия у власти

Присутствие в советском общественном организме чужеродного капиталистического тела создает особую атмосферу НЭПа: с громкими процессами взяточников, соблазняющих коммунистических аскетов роскошной жизнью, с шикарными ресторанами и игорными домами, доход от которых идет на помощь беспризорным детям, с легендами о благородном налетчике Леньке Пантелееве, бывшем моряке-революционере, грабящем нэпманов. Нэпманов делают виновными в деморализации коммунистов, в массовом распространении алкоголизма. Вопрос: разрешить или не разрешить производство алкоголя в стране светлого будущего вызвал долгие споры среди большевиков. До революции они беспощадно критиковали «пьяный бюджет» царского правительства. Теперь предстояло либо оставить, введенный Николаем II в начале первой мировой войны «сухой закон», либо отменить его. Аргументом сторонников водочной монополии было широкое распространение самогонки и невозможность иным образом получить крупные средства. А. Микоян, приехавший в 1920 году в Нижний, слышит от Молотова, что в губернии «среди партийцев немало случаев морального разложения, злоупотребляют спиртными напитками». Микоян замечает: «Тогда в стране были полностью запрещены производство и продажа алкогольных напитков». В 1922 году «Правда» публикует громогласное заявление: «Это не пройдет». Старый большевик А. Яковлев безжалостно критикует проф. И. Озерова, который предложил восстановить казенную продажу водки, обещая 250 млн. золотых рублей в год в казну. Цену проф. Озеров назначил в 15 рублей ведро, двойную против дореволюционной. «Советская власть, — заверяет А. Яковлев, — которая существует для народа и его хозяйства, не говоря о прочем, не может становиться на этот губительный путь уже по одному тому, что в погоне за вилами писанными или даже верными 250 миллионами, народное хозяйство понесет такие убытки, такие разрушения, которые никакими миллиардами не оплатятся. Это не пройдет». Рядовые члены партии и ЦК были против восстановления спиртовой монополии, но Политбюро настаивает на ее введении. Споры продолжались еще в 1924 году. Сталин прекратил их, внеся в пленум ЦК заявление (подписанное еще шестью членами ЦК), в котором торжественно заявлял, что Ленин ему (и шести другим подписантам) говорил о необходимости ввести водочную монополию летом и осенью 1922 года. Тем самым Сталин аннулировал «более ранние заявления Ленина по этому вопросу», имевшиеся в его сочинениях. В 1927 году Сталин вспоминал минувшие споры: «Что лучше: кабала заграничного капитала, или введение водки, — так стоял вопрос перед нами. Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам, ради победы пролетариата и крестьянства, предстоит чуточку выпачкаться в грязи, — мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела». Монополия, введенная в январе 1923 г. была компромиссом: выпущенная водка имела половину своей «нормальной» крепости — 20°. Ее немедленно стали называть «рыковкой», чествуя таким образом имя заместителя председателя Совнаркома Рыкова, подписавшего указ и не чуравшегося рюмки.

А. Сольц, «совесть партии», объяснял: «Когда окружающая жизнь тяжела, когда нет сил и надежды ее изменить, то является желание вообразить ее, представить ее себе иной; для этого надо усыпить разум, утихомирить силу критики. Это и достигается алкоголем. Выпьешь — все горести забудешь, все трудности исчезнут, все неприятности улетучатся». Не исключено, что в этом объяснении действия алкоголя, звучащем, как великолепная реклама, была вторая причина, кроме желания получить доход, неустанного увеличения производства водки. По первоначальному плану на 1929—30 г., предполагалось выпустить 41 миллион ведер, но план был увеличен ещё на 5 миллионов ведер. К этому времени «горести, трудности и неприятности» возросли тысячекратно.

«В 1927 году, — подводил прокурор И. Кондурушкин итоги НЭПа, — мы имеем: 1) восстановленную промышленность с довоенным размером производства; 2) восстановленный транспорт, работающий без перебоя; 3) твердую валюту; восстановленный и организованный рабочий класс (на 300 тысяч больше, чем в 1922 году). 5) восстановленную посевную площадь и сельское хозяйство».

Экономические успехи политики, начатой в марте 1921 года, были несомненными. Она позволила восстановить народное хозяйство страны, вернуть его — в основном — к довоенному состоянию. Но не возвращение к довоенному состоянию было целью большевистской партии, взявшей власть в России. Партия совершила революцию, ибо хотела строить новое общество, нового человека.

«Годы ожидания», период между концом гражданской войны и началом сталинской революции, были временем штурма старого общества, которое подвергается атакам со всех сторон.

Первым советским кодексом был кодекс о семье и браке, принятый 18 сентября 1918 года. Его задачей было «революционизирование» семьи. Четыре главных положения делали кодекс — для своего времени — революционным: признавался только гражданский брак (церковный отменялся); для заключения брака не требовалось ничье согласие; развод становился свободным: если его требует одна сторона — разводит суд, если две — ЗАГС; ликвидируется категория незаконнорожденных детей. «Революционизирование» семьи выражалось прежде всего в разрушении «старой», «буржуазной морали». Широкое распространение — как революционные и передовые — приобретают взгляды, излагаемые А. Коллонтай, видной деятельницей партии, наркомом социального обеспечения. Клара Цеткин рассказывает в своих воспоминаниях о том, как Ленин излагал ей взгляды А. Коллонтай: «Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды». Наша молодежь, — констатировал Ленин, — «от этой теории „стакана воды“ взбесилась»

Теория «стакана воды» распространялась в обществе, в котором семья понесла тяжелые уроны в течение непрерывных 7 лет воин и революций. По переписи 1897 года в России было 49,7% мужчин и 50,3% женщин — почти равное число. По переписи 1926 года в советской республике было на 5 млн. меньше мужчин, чем женщин. В этих условиях партия вела борьбу с «буржуазной» семьей. Ленин возмущался теориями «свободной любви» в разговорах с Кларой Цеткин, в письмах Инессе Арманд, стороннице этих теорий, но никогда не говорил об этом публично. Публично он провозглашал новую революционную мораль. Герой популярного в 20-е годы романа о свободной любви твердо заявляет, почти дословно цитируя Ленина: «Комсомольская мораль существует, комсомольская мораль есть... Наша нравственность вполне подчинена интересам классовой борьбы пролетариата! Комсомольская нравственность это система, которая служит борьбе трудящегося против всякой эксплуатации. Что революции полезно, то нравственно, а что ей вредно, то безнравственно и нетерпимо».