Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма

С этими внутренними сомнениями Гинденбург не просто вел личную борьбу. Конфликт, перед которым он оказался, на деле являлся основной слабостью республики: веймарскому государству недоставало той самой необходимой целостности, которую он должен был олицетворять, – единства, основанного на общепринятых целях и ценностях. Какими бы ни были цели создателей Веймарской конституции, все большее число немцев рассматривали этот документ как компиляцию процедурных правил, не связанных единой сущностью. Карл Шмит, самый влиятельный политический аналитик того времени, выразил широко распространенное мнение, назвав Веймарскую конституцию политически бесполой, не имеющей собственных целей, неспособной объединить разные классы и группы в единое сообщество и всего лишь открывающей двери для разных партий и идеологий. Убеждение, что форма государственного устройства не так важна, как наполняющий ее дух, являлось вариацией на эту же тему.

Неуверенность Гинденбурга заставила его пересмотреть свою позицию. Теперь он не имел ничего против непрошеных советов и уже через несколько недель сказал графу Вестарпу, что готов его выслушать, поставив обязательное условие: обеспечение строжайшей секретности. Вестарп, со своей стороны, постарался облегчить положение маршала, сохраняя видимость непартийных консультаций и предлагая совет от имени «друзей», а не товарищей по партии. Маршал также стал прислушиваться к словам некоторых старых товарищей по оружию: будучи солдатами, они старались держаться вне партийной политики.

Эффект этих закулисных консультаций почувствовался довольно быстро. В первом интервью, данном вскоре после инаугурации Гинденбурга, Штреземан нашел его подход объективным, а решительность сотрудничать с правительством убедительной. Через три недели, после второго совещания, министр иностранных дел записал в своем дневнике, что было очень трудно вести с маршалом разговор о внешней политике, потому что он «упорствует в своих взглядах, которые являются вполне сформировавшимися и односторонними. Создается впечатление, что кто – то назойливый старается направить внимание президента на внешнеполитические дела. Газетные статьи, критикующие деятельность министерства иностранных дел, играют ему на руку».

Таким образом, Гинденбург оказался мишенью в затяжной войне. Он неизменно демонстрировал здравый смысл в личном подходе к проблемам, с которыми сталкивалась страна. Но если он был готов принять эти реальности в личных беседах с Лютером и Штреземаном, то никак не соглашался защитить их политику от докучливых нападок его друзей. Он считал своим долгом оставаться выше партийных склок, поэтому на любых подобных диспутах неизменно хранил молчание. И все же тщательно соблюдаемый им нейтралитет только усиливал существующее напряжение: республиканские силы ошибочно принимали его молчание за одобрение правительственной политики, а антиреспубликанские – за поощрение борьбы против этой политики.

Пассивность Гинденбурга добавляла трудностей Штреземану, который стремился заключить пакт о безопасности с Францией и Англией. В феврале 1925 года, еще до избрания президента, Штреземан предложил подписать такое соглашение Лондону и Парижу. Три державы (Бельгия и Италия добавились позже) обязались соблюдать границы в Западной Европе, предусмотренные Версальским договором, и считать своим общим делом любое их нарушение. Недруги Штреземана немедленно обвинили его в том, что он закрепляет таким образом потерю Эльзаса и Лотарингии, двух провинций, которых Германия лишилась после Первой мировой войны. В действительности пакт не являлся препятствием к мирному восстановлению Германии, но осуждал и запрещал насильственные изменения, на которые в любом случае не могла решиться Германия из – за своей военной слабости. Также нередко звучали обвинения в том, что Штреземан делает Германию навсегда беспомощной, соглашаясь на ее безусловное вхождение в Лигу Наций. Его нежелание настоять на немедленном и полном выводе войск союзников с оккупированных территорий показывает, утверждали оппоненты, его неспособность защитить интересы Германии. Эти обвинения не имели под собой оснований. Далекий от того, чтобы согласиться на безусловное членство Германии в Лиге, Штреземан оговорил ряд существенных уступок, направленных на сохранение отношений с Советской Россией, а также право требовать пересмотра восточных границ Германии с Польшей. Немецкие националисты, однако, продолжали упорствовать в своих оголтелых нападках и в конце концов заставили своих товарищей по партии в кабинете министров уйти в отставку в знак протеста против пакта Локарно. Правда, их оппозиция оказалась неэффективной, и в ноябре 1925 года пакт Локарно был одобрен подавляющим большинством рейхстага.

Отношение Гинденбурга к этим переговорам было неоднозначным. Чувства его были на стороне оппозиции. «Как большинство военных, он скептично относится к любой альтернативе войны», – сказал Штреземан британскому послу. Оппозиция пользовалась любой возможностью, чтобы внушить президенту якобы таящуюся в предлагаемом пакте опасность. Но Лютер и Штреземан при поддержке остальных членов кабинета сумели убедить его, что подготавливаемый пакт является шагом в правильном направлении. Приняв эту точку зрения, Гинденбург заявил на заседании кабинета после возвращения его представителей из Локарно: «Некоторые опасения, которые здесь, безусловно, ощущались и которые я разделял, теперь развеялись. Я рад видеть, что кабинет одобряет позицию делегации (на конференции) и что он также дал свое принципиальное согласие на парафирование соглашения. Надеюсь, мы и дальше будем получать хорошие результаты».

Поддержка Гинденбурга была осторожной и уклончивой, а довольно скоро он стал еще более сдержанным. Националисты потребовали, чтобы он воздержался от своего одобрения пакту. К маршалу спешно были отправлены Тирпиц и фельдмаршал фон Макензен в надежде, что их военное прошлое придаст особый вес их предостережениям. Людендорф во всеуслышание заявил, что преданность солдатской славе Первой мировой войны требует отказа от соглашения. Гинденбург, если его подпишет, пожертвует своей воинской и личной честью, а его президентство станет прямой угрозой всем национальным чаяниям. Эти упреки оказались небезрезультатными, и смятение маршала еще более усилилось, когда националисты потребовали выхода членов своей партии из состава кабинета. Неискушенный в тонкостях внешней политики, он был не в состоянии оценить трудности, с которыми сталкивался Штреземан. У него были и личные сомнения относительно министра иностранных дел. Сверхосторожный и пессимистичный по натуре, он испытывал некоторое недоверие к неистощимому оптимизму Штреземана. «Суп Локарно был приготовлен для нас господином Штреземаном, нам остается только его съесть, – пожаловался он своему старому другу Эларду фон Ольденбург – Янушау, землевладельцу из Восточной Пруссии, бывшему одно время депутатом от консерваторов и прославившемуся своими антипарламентскими выступлениями. – Канцлер был с ним, поскольку казалось нецелесообразным позволить господину Штреземану действовать на свое усмотрение. Результат совещания неудовлетворителен… Судя по тем сведениям, которыми я располагаю, мне не нравится Локарно, и я всячески стараюсь прекратить суету вокруг него в пределах, предусмотренных для меня конституцией».