Фюстель Куланж - Древний город. Религия, законы, институты Греции и Рима

Понятно, что люди не сразу, одним махом, перешли от неделимости отцовского наследства к равному разделу между всеми братьями. Наверняка был переходный период между этими двумя условиями в отношении собственности. Вполне возможно, что в Греции и Италии дела обстояли таким же образом, как в древнем индусском обществе, где религиозный закон, предписывая неделимость родового наследства, предоставил отцу возможность передать некоторую часть имущества младшим сыновьям; затем закон потребовал, чтобы старший сын получал, по крайней мере, двойную долю, но тут же разрешил равный раздел, рекомендуя на этом и остановиться.

У нас нет никаких свидетельств, что все было именно так, но точно известно, что существовавшее в древности право первородства впоследствии исчезло.

В разных городах эти перемены происходили в разное время. В некоторых городах право первородства охранялось законом довольно длительное время. В Фивах и Коринфе это право существовало еще в VIII веке. Афинское законодательство тоже отдает некоторое предпочтение старшему сыну. В Спарте право первородства сохранялось до победы демократии. Были города, в которых оно исчезло только в результате восстания. В Геракле, Книде, Истросе и Массалии младшие ветви семьи взялись за оружие, чтобы одновременно уничтожить отцовскую власть и право первородства. С этого времени греческие города, насчитывавшие не более сотни человек, обладавших политическими правами, теперь насчитывали пятьсот и шестьсот граждан. Все члены аристократических семей стали гражданами, и им был открыт доступ в сенат и магистрат.

Трудно сказать, когда в Риме исчезли привилегии, связанные с происхождением. Возможно, цари в процессе борьбы с аристократией сделали все, что было в их власти, чтобы внести беспорядок и уничтожить родовой строй. В начальный период существования республики в сенат вошли сто новых членов. Тит Ливий высказал предположение, что это были плебеи. Однако он противоречит сам себе, поскольку тут же сообщает, что они происходили из сословия всадников, а первые шесть центурий состояли из патрициев. Тит Ливий пишет: «Затем, чтобы само многолюдство сената придало сил сословию, поредевшему из-за царских бесчинств, он (Брут) пополнил число сенаторов до 300 знатнейшими из всадников; с этого-то времени, говорят, и повелось, чтобы, созывая сенат, приглашать и отцов, и «приписанных» (ut in senatum vocarentur qui patres quique conscripti essent): последнее имя означало внесенных в список, то есть новых сенаторов» [153].

Получается, что новые сенаторы были из семей патрициев. Начиная с этого времени появились две категории сенаторов: patres (главы семей) – старые сенаторы и conscripti (приписанные), новые члены сената. А может, эта разница в названиях сенаторов свидетельствует о том, что новые сенаторы были представителями младших ветвей родов? Вполне возможно, что этот многочисленный и энергичный класс согласился помочь делу Брута и patres на том условии, что ему будут предоставлены гражданские и политические права. Таким образом, этот класс, благодаря тому что в его помощи нуждались patres, приобрел те права, который этот же класс отвоевал с оружием в руках в Геракле, Книде и Массалии.

Затем право первородства исчезло всюду. Этот крутой перелом положил начало преобразованию общества. Италийские и эллинские роды утратили древнее единство. Отделились ветви родов; теперь у каждой из них была своя собственность, свое владение, собственные интересы и независимость. В латинском языке есть древнее выражение, относящееся к той эпохе; familiam ducere – говорили о тех, кто отделился от рода и стал во главе новой семьи; ducere coloniam – говорили о тех, кто покинул город и отправился основывать колонию. У брата, отделившегося от старшего брата, теперь был свой очаг, который, несомненно, он зажег от общего очага рода, как колония зажгла свой очаг от очага в пританее города. Род сохранил только определенную религиозную власть над семьями, которые отделились от него. Культ рода занимал господствующее положение по отношению к культам отделившихся семей. Семьям не позволяли забыть, что они произошли из данного рода; они продолжали носить его имя; в определенные дни собирались вокруг общего очага, чтобы воздать почести древнему предку или богу-покровителю. У них по-прежнему был общий глава религии, и, вероятно, старший сохранил за собой привилегию жреческого сана, который долгое время оставался наследственным. Во всем прочем семьи были полностью независимыми.

Распад родов имел важные последствия. Древняя священная семья, которая образовала такое тесно связанное, могущественное единое целое, ослабела, и теперь навсегда. Этот переворот проложил путь другим переменам.

Это еще один переворот. Мы не знаем, когда он произошел, но он, безусловно, изменил строй семьи и самого общества. В древней семье под властью единого главы находились два неравных класса: младших членов семьи, то есть людей от рождения свободных, и слуг или клиентов, то есть людей более низкого происхождения, но связанных с главой семьи участием в домашнем культе. Первый из этих двух классов, как мы уже знаем, вышел из подчиненного состояния; второй класс тоже стремился стать свободным. Со временем ему это удалось; клиентела подверглась изменениям и, наконец, окончательно исчезла.

Древние писатели ничего не сообщают нам об этой грандиозной перемене, точно так же, как летописцы Средневековья не сообщили нам ничего о том, как происходило постепенное преобразование сельского населения. В жизни человеческих обществ было множество переворотов, воспоминание о которых не сохранил ни один из дошедших до нас документов. Авторы не замечали их только потому, что они происходили постепенно, незаметно, без видимой борьбы; это были основательные, скрытые перевороты, которые раскачивали основы человеческого общества и оставались незаметными даже для тех, кто, сам не ведая, принимал в них участие. История может заметить перемены только спустя длительный промежуток времени после того, как они произошли, когда, сравнивая две эпохи в жизни какого-то народа, она находит между ними серьезные различия, свидетельствующие о том, что они являются следствием грандиозного переворота.

Если мы поверим тому, как писатели изображают древнюю римскую клиентелу, то решим, что это был поистине институт золотого века. Кто мог быть человечнее патрона, защищавшего своего клиента перед судом, помогавшего, если клиент был беден, деньгами, заботившегося о воспитании и образовании детей клиента? Кто может быть трогательнее клиента, который, в свою очередь, поддерживает увязшего в долгах патрона, отдавая его долги и делая все возможное, чтобы заплатить выкуп? Но древние не испытывали таких сильных чувств. Бескорыстная помощь и преданность никогда не были у них нормой поведения. Значит, нам следует составить себе иное представление относительно клиентелы и патроната.