Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

Разумный контакт с чуриковцами, конечно, мог дать определенный эффект в деле борьбы с алкоголизмом. Но советская система в конце 20-х гг. уже не допускала возможности сотрудничества со сторонниками иной идеологии даже в вопросах охраны здоровья собственного народа. Уже в 1927 г. секту и коммуну буквально затерроризировали проверками. Ленинградский областной политпросвет пришел к выводу, что чуриковцы ведут систематическую антисоветскую пропаганду. А в 1929 г. арестовали главу трезвеннической секты Чурикова. За него попытался вступиться один из литературных секретарей Л. Н. Толстого — И. Н. Трегубов. Он написал в органы ОГПУ прошение, где отмечал: «Если Чуриков в чем-либо виноват, то разве только в том, что он проповедовал и строил коммунизм на религиозной основе. Вообще движение, вызванное гением Чурикова, так замечательно, что его надо не шельмовать, а научно изучать, а самого Чурикова не в тюрьму заключать, а пригласить в соответствующую его деятельности научную лабораторию» [45] Цит по: Ленинградская правда. 1989. 12 февраля . Однако это письмо не возымело воздействия. Дальнейшая деятельность «трезвенников» была приостановлена. Причин к тому, с позиций советских властных и идеологический органов, было немало. «Великий перелом» ознаменовался наступлением на сектантские организации в целом. Но чуриковцы, кроме всего прочего, пытались предложить свое видение коммунизма как некоего трезвеннического общества, что на рубеже 20–30-х гг. противоречило политике большевиков в области производства и потребления населением спиртного.

В начале 30-х гг. борьба с пьянством стала постепенно прекращаться. Однако совершалось это в завуалированной форме. Будучи заинтересованы в продаже водки для пополнения бюджета, власти, тем не менее, не осмеливались прямо отвергнуть привычную моральную норму осуждения алкоголизма. Именно поэтому они поддержали задуманную ОБСА кампанию по закрытию пивных, которая развернулась в Ленинграде в 1931–1932 гг. Горожане нередко обращались в Ленсовет с просьбами убрать в тех или иных микрорайонах города точки торговли пивом, считая их «рассадниками преступности и хулиганства» [46] ЦГА СПБ. Ф. 1000. Оп. 50. Д. 21. Л. 26. . Власти «отреагировали» — количество пивных в сравнении с 1926 г. сократилось вдвое, в 1933 г. их осталось 190. Одновременно уничтожили и несколько винных магазинов (лавок). Эта инициатива уже противоречила установившейся норме — систематическому потреблению населением водки и вина, продающихся в государственных магазинах. Власти вновь не замедлили «отреагировать».

В сентябре 1932 г. Леноблисполком направил секретное письмо в адрес районных исполкомов следующего содержания. «Ввиду участившихся случаев переброски винных лавок «Союзспирта» в неприспособленные и малопригодные помещения, что в результате вызывает закрытие лавок и сокращение их количества, а тем самым отзывается на выполнении бюджетного задания «Союзспирта», в будущем при возникновении вопросов о переброске лавок надлежит каждый отдельный случай согласовывать с Облисполкомом и никаких переводов до получения разрешения не производить» [47] Там же. Л. 57. . А через год, в сентябре 1933 г., на заседания Леноблисполкома было принято специальное решение «О работе Спиртотреста». В документе, имевшем пометку «не подлежит разглашению», указывалось, что наряду с закрытием пивных необходимо «…для усиления реализации водочных изделий… обеспечить полное выполнение планов и открыть 200 новых лавок к 15 октября» [48] Там же. Л. 145. . Власти «позаботились» даже об отдаленных районах Ленинградской области. Секретное решение Леноблисполкома предусматривало «для обеспечения бесперебойной торговли водкой… особенно в глубинках, в период распутицы обязать Севзапсоюз, Леноблторг и Спиртотрест обеспечить запас водки… с учетом создания необходимых запасов на весь период распутицы…» В городе же согласно приказу Главного управления спиртовой и спиртоводочной промышленности Накромснаба СССР от 16 июля 1933 г. «НЕОБХОДИМО (было — Н. Л.) ОРГАНИЗОВАТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ ТОРГОВЛЮ ВОДКОЙ И В СООТВЕТСТВИИ с ЭТИМ ПЕРЕСТРОИТЬ СБЫТОРАБОТУ» (Так в источнике. — Н. Л.). Использование заглавных букв в документе подчеркивает важность данного мероприятия для государственных структур. Во исполнение этого решения за 6 месяцев 1933 г. количество винно-водочных магазинов в Ленинграде возросло с 444 до 625. Для сравнения следует напомнить, что в 1926 г. в городе было примерно 200 точек, торгующих алкоголем [49] Там же. Л. 147, 180, 181. . Широкая доступность водки и вина, возможность их свободного приобретения без карточек превращали потребление спиртного в норму жизни в советском обществе.

На рубеже 20–30-х гг. в стране начался процесс формирования новых элит. Их повседневность должна была являть собой образец роскошной жизни при социализме, которую когда-нибудь, позже, будут иметь все. Утрачивал свои позиции наивный аскетизм эпохи военного коммунизма. Все популярнее становились официальные торжества, сопровождаемые банкетами. Так отмечались трудовые и спортивные достижения граждан страны советов, подвиги летчиков и полярников, научные открытия.

Отмена карточной системы, еще больше усилившая социальное расслоение советского общества, сопровождалась и всплеском рекламы напитков новой партийно-советской буржуазии. К этому времени относятся такие призывы, как «Покупайте коньяк в гастрономе» или «Пейте советское шампанское» — шедевр советского рекламотворчества. Бурная пропаганда спиртных напитков отечественного производства совпала с так называемым «культурническим» периодом в развитии советского общества. Ряд западных историков и вслед за ними отечественные политологи, пытающиеся работать с историческим материалом, датируют «культурничество» 1935–1938 гг. [50] Волков В. В. Концепция культурности, 1935–1938 годы: сталинская цивилизация и повседневность сталинского времени // Социологический журнал. 1996. № 1–2. С. 197. . В это время они считают возможным зафиксировать «плавную» замену раннебольшевистских ценностей и норм более традиционными, по мнению В. Данхем, с помощью ««большой сделки» правительства со средним классом» [51] Dunham V. In Stalin's Time. Middleclass Values in Soviet Fiction. Cambridge, 1979. . Ш. Фицпатрик, конкретизируя концепцию культурности, вообще полагает, что в 30-х гг. возродилась «буржуазная» забота о личном имуществе и статусе, о культурных нормах потребления спиртного как показателях культурности личности в целом [52] Fitzpatrick S. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca: Cornell University Press., 1992. P. 218. .

В 1936 г. А. И. Микоян вполне серьезно заявлял, что «до революции пили именно оттого, чтобы напиться и забыть свою несчастную жизнь… теперь веселее стало жить. От хорошей жизни пьяным не напьешься. Весело стало жить, значит и выпить можно» [53] Книга о вкусной и здоровой пище. М., 1952. С. 79. . Но подобными высказываниями представители советских властных структур прежде всего оправдывали возрастающее потребление спиртных напитков в высших слоях советского общества, теперь уже вполне официально приобщавшихся к высокачественным видам алкоголя. Не случайно в 1936 г. Сталин, по свидетельству Микояна, был весьма недоволен, что стахановцы — представители новой элиты — не получают достаточного количества шампанского [54] Подробнее о культурологическом значении наращивания производства шампанского во второй половине 30-х гг. см. Gronov V. Caviar with Champain. Good Life and Common Luxury in Stalin's Soviet Union // Suomien antrorologi. 1998. № 4. P. 29–40. .