Виктор Кудинов - Неволя

Нагатай-бек согласился с дочерью и заменил Михаила Юсуфом, взял с собой ещё двух рабов-мусульман и со слезами и причитаниями простился со всеми домочадцами.

Его крытая кибитка, запряженная парой сильных лошадей, скрипя большими деревянными колесами, покатила по наезженной дороге на юг, все дальше и дальше, пока не скрылась за облаком пыли.

Из провожающих лишь один Лулу на гнедом жеребце и Хасан на сером ушастом муле скакали долгое время рядом с кибиткой. И старый толстый Нагатай беззвучно плакал, глядя на них. Самое дорогое, что он покидал в этом крае, для его старого сердца были не отары овец, не табуны лошадей, не богатство и даже не дочь Джани, а был этот красивый маленький мальчик, его внук. Любовь деда к нему была безгранична, и мальчик, в свою очередь, безгранично любил его.

Лулу шел девятый год, он был тонок, белолиц, с темно-серыми выразительными глазами; тонкие черты его лица, прямой нос, красиво очерченные губы, привычка держать слегка вскинутой голову и размахивать при ходьбе правой рукой делали его похожим на Михаила.

Ознобишин давно догадывался, что Лулу его сын, хотя Джани никогда не говорила об этом, однако это было так очевидно, что только слепой мог не заметить.

Лулу находился под постоянным присмотром Хасана; лучшего дядьки и желать было нельзя. Старый сотник не спускал с него глаз, с утра до вечера и даже ночью он был рядом с ним. За девять лет он так привязался к мальчику, что готов был отдать за него себя на растерзание. Молчаливый, всегда спокойный, Хасан терпеливо и настойчиво передавал ему свои навыки: как объезжать диких коней, как сидеть в седле, стрелять из лука, владеть саблей, пользоваться копьем.

Целыми днями мальчишка со своими сверстниками носился верхом по степи, а сотник, сидя где-нибудь на холме, как старый орел, прищурив свои раскосые зоркие глаза, наблюдал за ним издали.

Лулу во всем старался превзойти своих друзей, во всем первенствовать, и эти честолюбивые устремления сотник всячески поощрял. Мальчик давно осознал себя богатым беком, его приказания, пожелания, капризы выполнялись быстро, без возражений, не только слугами и рабами, но и матерью и дедом. Он был маленьким божком, перед которым все заискивали и на которого чуть ли не молились.

Озноби, как и всех, Лулу считал своим слугой, но тем не менее этот слуга отличался ото всех: он не сгибал раболепно спину, взгляд его не бегал и не опускался долу, он был сдержан в проявлении своих чувств и с достоинством носил свою голову, заросшую длинными волосами, усами и бородой. Он, хоть и раб, пользовался особым положением, а простые люди пастухи, торговцы и даже его дядька Хасан - относились к нему с уважением. Кроме этого, Лулу часто видел Озноби рядом с матерью, а нередко и наедине с нею в юрте. Правда, деловые беседы хозяйки с её векилем были вполне естественны и не вызывали ни у кого подозрений. Однако что-то неизвестное тревожило его маленькое гордое сердце; хотя и смутно, он все же сознавал, что этот высокий человек в опрятном чекмене, крепких сапогах, почти всегда непокрытый, носящий на голове только узкий кожаный ремешок, перехватывающий его седые волосы на лбу и затылке, молчаливый, неулыбчивый, был ему больше, чем простой слуга.

Однажды, сидя возле костра со своим дядькой, Лулу спросил Хасана, кто такой Озноби.

Старый сотник засопел от неожиданного вопроса и потупился, прикрыв глаза тяжелыми веками, а Лулу с раздражением задергал его за полу халата.

- Ака, ты чего молчишь? Кто этот человек, по-твоему?

- Кто? Векиль... твой раб, - ответил старый сотник и погрузился в молчание.

Так Лулу от него ничего и не добился.

Не зная, как отделаться от своих тревожных предчувствий, мальчик старался не встречаться с Михаилом. Завидя его издали, он сворачивал в сторону, а если все же их сводил случай, не вступал с ним в беседу. Молчал, смотря на него пытливыми темно-серыми глазами снизу вверх, и от его взгляда Михаил немел сам и, к своему стыду, замечал, что ему нечего сказать этому мальчику, не о чем спросить. Это его очень огорчало.

Как-то раз, подбив стрелой на лету птицу, радостно-возбужденный Лулу ворвался со своей добычей к матери в юрту. В полумраке на ковре, рядом друг с другом, сидели мать и Озноби, и векиль, этот ненавистный векиль, держал пальцы её в своей руке. При появлении сына Джани смутилась, поспешно отняла свою руку и стала поправлять накидку на волосах.

Кровь ударила в голову Лулу, ноздри его начали раздуваться от бешенства, но он сдержался, несмотря на то что был очень юн и вспыльчив по нраву. Как ошпаренный, выскочил он из юрты, отбросил в сторону убитую птицу и умчался на коне в степь.

На следующий день Михаил прогуливался по степи неподалеку от становища и засмотрелся на орла. Распластав широкие крылья, птица медленно парила, все ниже и ниже кругами спускаясь к земле. Михаил загородил ладонью глаза от солнца, чтобы лучше видеть, как вдруг что-то больно ударило его в плечо и со стуком упало на землю. То был небольшой круглый камень, брошенный чьей-то рукой. В это время мимо промчался на своем косматом скакуне Лулу. Михаил схватился за плечо и долго смотрел вслед мальчику, потом в глубоком раздумье направился в свою юрту. Ненависть мальчика тревожила его, а главное, он не знал её причины. И это было плохо.

Вечером он пошел к Джани поделиться своими тревожными мыслями и застал в юрте Лулу. Сидя на ковре против открытого входа, он пил кумыс из большой расписной пиалы Нагатая, а мать сидела подле и смотрела на него с обожанием, и каждая черточка её лица выражала спокойствие и счастье. Кроме них, в юрте никого не было.

Михаил в нерешительности задержался у порога. У него сейчас же возникло желание повернуть назад. Его взгляд встретился со злым взглядом мальчика. Лулу опустил руку с пиалой и пронзительно закричал:

- На колени, раб!

Джани опешила, а Михаил, не раздумывая, покорно опустился на колени и с готовностью стал ожидать новых указаний.

- Сын, - шепотом проговорила потрясенная мать, веря и не веря тому, что услышала. - Как ты смеешь!

Краска схлынула с её щек, лицо стало белее полотна. И тут произошло то, чего никто не ожидал - ни Лулу, ни Михаил. Джани стремительно кинулась на сына, схватила за уши и стала драть их с такой силой, что у того соскочила с головы тюбетейка и откатилась на середину ковра.

- Как ты смеешь, негодный мальчишка! Как ты смеешь?!

Лулу не на шутку перепугался, однако ловко вывернулся из слабых материнских рук и, красный, распаренный, выскочил из юрты с такой поспешностью, что только прах взвился у порога от его быстрых ног.

С Джани сделалась истерика, она опрокинулась навзничь и, рыдая в голос, ломая руки и ударяясь затылком, металась по полу. Сбежались испуганные служанки и, причитая и уговаривая её, уложили в постель, укрыли тонким шерстяным одеялом.