Виктор Кудинов - Неволя

И вот одним сырым тусклым днем, когда не знаешь, куда деться от тоски и ненастья, и волей-неволей ищешь общения с другими людьми, Костка привел большого косматого попа Савелия к ним в курень и познакомил с Михаилом. Ознобишин представился Григорием Михайловым из Смоленска.

Ознобишин принял его, потому что надеялся: словоохотливый поп за пиалой хмельного поведает им что-нибудь тайное. Так оно и случилось. После выпитого горячительного, сытной баранины поп Савелий осовел, подобрел и замолол языком, как сорока. Человек он, видимо, был недалекий, болтливый и порассказал им такого, чего трезвый бы поостерегся.

Михаил слушал его жадно, сам не пил, только подносил пиалу с красной жидкостью ко рту и мочил губы да взглядом приказывал Костке подливать вина Савелию. Из рассказа попа он узнал: умер московский тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов, благодаря чьим хлопотам он, Михаил Ознобишин, попал в татарскую неволю. Князь Дмитрий отменил должность тысяцкого, не желая оставлять такую большую власть в руках одного человека. Иван Вельяминов, мечтавший занять место отца, оказался не у дел; гордый и высокомерный, Иван Васильевич счел себя униженным, обойденным, не мог удовлетвориться тем, чем довольствовались другие бояре и брат его, окольничий Тимофей, и, наговорив с обиды князю Дмитрию дерзостей, бежал в Тверь с Некоматом-сурожанином, купцом. Тверской князь Михаил Александрович встретил его приветливо, ибо любая смута в Москве была ему на руку; кроме того, вести, привезенные Вельяминовым, тверской князь постарался сообщить всем недругам Москвы. А вести эти были о том, что московский князь подговаривает других князей объединиться против Орды и Литвы.

Князь Тверской, Михаил Александрович, люто ненавидевший Москву и сам желавший занять великокняжеский заветный стол, послал Вельяминова и Некомата в Орду, к Мамаю, чтобы эмир из первых уст услышал все неправды коварного московского князя, а сам, скоро собравшись, отправился в Вильно к зятю своему, князю Ольгерду.

- Так что теперя Дмитрию крышка, - уверенно заявил поп, сыто рыгая. Куды он против такой силы попрет? Ай не веришь? - спросил он, глядя на задумчивого Михаила.

Поп Савелий подогнул под себя правую ногу, обутую в разношенный бурый сапог, расправил толстые плечи и заявил:

- А вот послушай. Рязанский с ним не пойдет, - он загнул на левой руке один палец. - Новгородцы, псковичи тож, - загнул ещё два пальца, суздальцы разобижены им. Не пойдут и оне. - Поп задвигал большим пальцем, торчащим над всеми другими, поджатыми внутрь ладони. - Тверской ему тож не союзник. - Загнул большой палец, и получился крепкий здоровенный кулак, покрытый короткими темными волосами. - Глянь-ка! Вот где все. Никто не поддержит. Останется Дмитрий один. Один как перст! И Москве его конец. Пустота и разоренье.

Ознобишин сдвинул над переносьем брови, устремив на попа жесткий холодный взгляд, и, стараясь унять дрожащие от гнева губы, куснул их до боли.

- А ежели не так? Ежели ничего не выйдет? Ежели новгородцы, да псковичи, да суздальцы за великим князем пойдут?

Поп Савелий набычился, сверкнул пьяными безумными глазами и молвил:

- Ежели не выйдет... - Наклонившись к Михаилу и щекотнув его шею широкой своей бородой, заговорщицки зашептал: - Тута у меня, - он вытащил из-за широкого пояса небольшой кожаный мешочек и показал, - злые коренья припасены. Ежели их истолочь и всыпать в шчи или квас - крышка!

- Да што ты! - разом вскричали Михаил и Костка, выражая крайнее изумление.

- Вот те хрест! Покойничек великий князь... Угощеньице-то... хе-хе!

- Ну и молодец! - похвалил Михаил, улыбаясь одним ртом, а глазами глядя холодно и зло.

- Давай-ка, отче, выпьем! - предложил Костка, косясь в сторону Михаила и стараясь на себя отвлечь внимание попа. Он наполнил вином до краев пиалу и, роняя капли, подал ему.

Поп Савелий оказался по-русски крепок, пил и ел много, обглоданные бараньи кости швырял в чашку, а толстые жирные пальцы облизывал или обтирал о голенища сапог. И говорил:

- Ты вот мне скажи... Ты здеся давно живешь, все знаешь... По базару нынче ходил, невольников смотрел. Девки да молодые бабы наши по высокой цене идут, а мужики - по низкой. Почему так?

- Не хотят брать. Вот и цена низка.

- К одному приценился. Лях, говорят. Какой он лях! Морда рязанская. Смотрит волком. Тронь - разорвет!

- Вот-вот. Это-то их и пугает. Тут нет невольника более строптивого, чем русский. Не желает работать в неволе. А бить его - все равно что бередить осиное гнездо или змею злить. Сколько случаев-то разных бывало...

- Это каких же? - полюбопытствовал поп.

- А вот каких... Бьют, бьют, бывало, кого... А он, малый, притихнет, выждет, а потом хозяина, да жену, да детей их... - Михаил чиркнул ребром ладони по своему горлу. - Так вот!

- Да что ты!

- Или в бега ударится. А за побег у них знаешь што? Либо искалечат, либо шкуру сдерут. Вот и выходит, что купить русича все равно што бросить деньги кобелю под хвост.

- Ты погляди! - восторженно подивился поп Савелий, в его полупьяных маленьких глазах сверкнула слеза. Он пошмыгал носом, перекрестился. Гордые, черти!

- Так что русичей тут знают. И боятся. Вот и сбивают торговцы цену либо выдают за других, а то везут подале. В Сурож, к фрягам, в Хорезм...

- Эх! - вздохнул поп Савелий, растроганный Михаиловым рассказом, опрокинул ещё две пиалы вина, одну за одной, захмелел наконец окончательно и засобирался к своим. Как ни оставляли его Михаил да Костка - не согласился.

- Ну вас к Богу в рай! Совсем меня растревожили. Пойду лучше, - сказал он и, качаясь на нетвердых ногах, вышел из юрты в шумевшую ветром темноту.

Посидели Михаил и Костка в молчании, потом Ознобишин и говорит:

- Вишь, што удумали. Теперича до князя Дмитрия добираются. Мало им горя на Руси. А все Вельяминов, пес. Как Иуда, понимаешь, продал за сребреник. Все оне, князи да бояре, таковы. Лишь бы свою корысть соблюсти.

- Весть бы подать князю Московску.

- Хорошо бы подать. Да чрез кого? Владыка в Сарае, до него не доберешься. Московских купцов нету. И долго не будет. Пока Урус-хан на той стороне и Мамай с ним во вражде - никто с Руси сюда не покажется. Да слышал ищо - Арапшашка в набег на Русь готовится. Пред Мамаем, скотина, отличиться хочет. Чтоб тот ему Казань пожаловал. Чуешь?

Тверичанин глубоко вздохнул и беспомощно развел руками, как бы говоря: ежели так, что же мы тогда сделать можем?

Скоро они лежали, каждый на своей постели, и долго не могли заснуть, думали и прислушивались к тому, как страшно выл ветер за тонкими стенками юрты, сотрясая её и грозя унести неведомо куда.

Глава тридцать девятая

В эту весну из своего долгого паломничества возвратился Нагатай-бек, похудевший, утомленный, но с каким-то удивительно свежим, молодым блеском в глазах.