Лидия Винничук - Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима

После смерти императора Домициана римское общество вздохнуло свободнее, и в этой атмосфере долгожданного облегчения вновь возрос интерес к рецитациям, к встречам с известными литераторами на публичных чтениях. Мы помним, что, по мнению того же Плиния Младшего, такое внезапное половодье рецитации приобрело вскоре уже чрезмерные, нежелательно широкие масштабы. Это, с одной стороны, грозило ростом дилетантизма, ведь даже плохие, незначительные сочинители старались повсюду отыскать себе слушателей. С другой стороны, слишком частые публичные чтения ослабляли общий интерес к литературе: люди собирались все с меньшей охотой, да и то лишь затем, чтобы поглазеть на знаменитого автора, а не для того, чтобы вникнуть в его текст. Для хорошего, талантливого литератора, ожидавшего, что его произведение вызовет интерес, обсуждение, даже полезную критику, безразличие и вялость слушателей оказывались жестоким, унизительным ударом. «Поэтому, — признает в это время Плиний Младший, — особого одобрения и признания заслуживают те писатели, которым не мешает работать пренебрежительное равнодушие слушателей» (Там же, I, 13).

И все же сам Плиний продолжал иногда выступать с чтением своих произведений, и, как можно заключить из его письма к Кальпурнии Гиспулле (см. там же, IV, 19), зачастую такие рецитации происходили в его же доме, причем его жена страстно любила, когда Плиний читал вслух свои сочинения, и, сидя за занавеской, жадно ловила все похвалы, которыми награждали ее мужа благодарные слушатели. Далеко не каждый хороший поэт или оратор умел читать перед публикой собственные произведения. Сам Плиний считался неплохим чтецом, но свои стихи он, по общему мнению, читал неудачно. Поэтому он в письме советуется со Светонием, своим давним приятелем и также известным писателем, не лучше ли ему, Плинию, поручить чтение своих стихов в кругу близких друзей некоему вольноотпущеннику. Тот, по крайней мере, «будет читать лучше, чем я, если только не будет волноваться» перед лицом многочисленных слушателей. Правда, Плиний не может решить, что же ему самому делать во время такого чтения: «… сидеть ли мне пригвожденным, немым и безучастным или, как некоторые, подчеркивать то, что он будет декламировать, — шепотом, глазами, рукой» (Там же, IX, 34).

Рецитация речи или стихов затягивалась подчас на несколько дней. Свою книгу стихов, не сохранившуюся до наших дней, Плиний прочел за два раза: «Меня вынудило к этому одобрение слушателей» (Там же, VIII, 21). Еще удачнее прошло чтение написанного Плинием в 100 г. н. э. благодарственного панегирика императору Траяну. Автор из скромности решил ограничиться узким кругом друзей в домашней обстановке: «Я не рассылал письменных приглашений, а приглашал лично с оговорками: „если тебе удобно“, „если ты совсем свободен“ (в Риме никто и никогда не бывает совсем свободен, а слушать рецитацию всегда неудобно). Мне доставило большое удовольствие, что, несмотря на это и вдобавок при отвратительной погоде, у меня собирались два дня, а когда я по скромности захотел прекратить рецитацию, то от меня потребовали добавить еще третий день. Мне оказана эта честь или литературе? Я предпочел бы, чтобы литературе, которая почти совсем замерла и только начинает оживать» (Там же, III, 18).

Подобный обычай, или мода, утвердились и при императорском дворе. Хорошо известна страсть, подчас даже болезненная, императора Нерона к публичным выступлениям со своими стихами. Но и его предшественник Клавдий, хотя и не имел таких способностей, все же не раз пытался читать свои книги перед многочисленной аудиторией. Впрочем, первое его выступление прошло не совсем удачно, но отнюдь не по его вине. «Дело в том, — рассказывает Светоний, — что в начале чтения вдруг подломились несколько сидений под каким-то толстяком, вызвав общий хохот». Затем шум унялся, Клавдий продолжал читать, но то и дело останавливался, вспоминал о случившемся «и не мог удержаться от хихиканья» ( Светоний. Божественный Клавдий, 41).

Добавим, что Плиний, отчасти предвидя подобные случаи, настойчиво советовал рецитаторам по возможности тщательно отбирать слушателей, дабы избегать бестактностей с их стороны и всяких иных неловких ситуаций, которые могут испортить слушателям все настроение. В связи с этим он приводит одну забавную, но для литератора-чтеца весьма досадную историю: как-то раз элегический поэт Пассен Павел созвал к себе друзей, чтобы прочесть им свои стихи. Когда гости собрались, рецитатор, как это было принято, обратился к самому уважаемому из них — своему другу, видному юристу Яволену Приску, с вежливым предложением разрешить начать чтение произнеся обычную формулу: «Приск, прикажешь…» На это юрист в рассеянности ответил: «Я ничего не приказываю». Среди присутствующих поднялся хохот, полились нескончаемые шутки и т. п. Приподнятое настроение слушателей, готовых внимать высокой поэзии, сошло на нет. Плиний пишет: «Обмолвка Яволена Приска несколько расхолодила аудиторию. Те, кто озабочен своей репутацией, должны не только сами быть в здравом уме, но и приглашать здоровых» (Письма Плиния Младшего, VI, 15).

Нет необходимости говорить здесь подробно о таком подлинном бедствии для образованных людей, знатоков литературы в Риме, как назойливые поэты — дилетанты и графоманы, которые где только могли одолевали невольных слушателей своими стихами, преследуя знакомых даже на пирах и во время купаний в термах. Всех этих виршеплетов, бездарных, но навязчивых, едко высмеял, как мы помним, Марциал в своих эпиграммах на Лигурина (Эпиграммы, III, 44 и III, 50).

Постепенно обычай публичных литературных собраний отмирал. Слушание и обсуждение новых сочинений все чаще происходили в узком кругу избранных ценителей поэзии или философии. Дольше, возможно, сохранялись рецитации литературных произведений или отрывков из них в книжных лавках, где такие чтения исполняли роль торговой рекламы.

Как отдыхали римляне не от ежедневных забот и занятий, а тогда, когда преклонный возраст вынуждал их обратиться от трудов к заслуженному покою? Как проводил время пожилой римлянин, у которого на старости лет оказалось много досуга? Об этом мы также узнаем из переписки Плиния Младшего, из его письма к своему другу и земляку Кальвизию Руфу, где речь идет о строгой, размеренной жизни бывшего консула и полководца Спуринны, наслаждавшегося в те годы спокойной старостью:

«Не знаю, проводил ли я когда-нибудь время приятнее, чем недавно у Спуринны. Вот кто был бы мне образцом в старости, доживи я до нее! (…) Утром он остается в постели, во втором часу (около 7 или 8 часов по нашему времени. — Прим. пер. ) требует башмаки и совершает пешком прогулку в три мили; и тело, и душа после нее бодрее. Если с ним друзья, то завязывается беседа о предметах высоких; если никого нет, то ему читают вслух, читают и в присутствии друзей, если их это чтение не тяготит. Затем он усаживается; опять книга и беседа, которая содержательнее книги; потом садится в повозку, берет с собой жену… или кого-либо из друзей… Как прекрасна, как сладостна эта беседа с глазу на глаз! Сколько в ней от доброго старого времени! О каких событиях, о каких людях ты услышишь! Какими наставлениями проникнешься! Хотя он по скромности и поставил себе правилом не выступать в роли наставника.