Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Письмо А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову от 22 августа 1922 г. содержит также сведения о разногласиях сменовеховцев: «Разница идеологии чувствуется в редакции «Накануне», как и личные трения. В России же «термидор» укрепляется. Это – давление жизни, и коммунизм перед ним не может не отступить. Так, как я писал в «Новой вере», все образуется – без новой революции и без эмиграции. Не пишу Вам пока много, так как в своем отшельничестве далеко даже от дел нашей группы» [242].

В следующем письме А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову из Монте-Карло от 9 октября 1922 г. уже сообщается о «перевороте» в редакции «Накануне»: «С тех пор как я Вам писал, в «Накануне» произошел переворот: уход Ю. В. Ключникова с Потехиным. Этого можно было ожидать после его отъезда в Россию, так как уже тогда были серьезные трения, о которых я Вам писал в своем июльском письме и оставление Юрием Вениаминовичем[Ключниковым] своего редакторского поста для этой поездки было не совсем добровольным, а произошло под давлением остальных членов редакционной коллегии. Таково, по крайней мере, мое впечатление отсюда из Монте-Карло; я во все это отсюда не вмешиваюсь. Вернувшись в Берлин, Юрий Вениаминович крупно спорил с «наканунцами», требовал даже закрытия газеты, в чем ему, конечно, было отказано, но, наконец, был заключен худой мир, который лучше доброй ссоры, без возвращения его в газету. Он и Потехин уезжают в Россию окончательно. Дело очень развилось; наши товарищи из «Накануне» занимаются и издательством, и репатриацией, и делами Красного Креста. Я вызван теперь в Берлин, так как нужны работники. С большим интересом ожидаю, когда начнет приходить Ваша газета «Новости Жизни» [243].

В самом общественно-политическом течении «Смена вех» в 1920-е годы происходили достаточно явные процессы сближения с большевиками, что вызывало недовольство ортодоксальных «сменовеховцев», и в первую очередь профессора Н. В. Устрялова, проживающего в Харбине, где были более сильными монархические и профашистские силы. В этом плане характерны три письма Устрялова другим авторам сборника и журнала «Смена вех» с оценкой «мимикрии» «сменовеховской» газеты «Накануне» в сторону большевизма. В начале октября 1922 г. в письме Н. В. Устрялова С. С. Лукьянову читаем: «Я все время избегал полемики с Вашей группою, учитывая ее тактическую нежелательность. Но теперь, когда не только повсюду со стороны отмечают различие в «тоносе» заявлений харбинской и берлинской сменовеховской групп, но и Вы сами считаете в известном смысле полезным выявить наши разногласия, – я вынужден, так или иначе, откликнуться.

Я убежден, что та «мимикрия» (по выражению А. В. Бобрищева-Пушкина в его письме ко мне), которая характерна для «Накануне», весьма опасна для сменовеховского движения. Другое дело, конечно, если на сменовехизм Вы смотрите искренно, как на прямой мост к большевизму и РКП – и только. Но если Вы расцениваете наше движение, как нечто самостоятельное, имеющее свое собственное будущее , то необходимо вырабатывать и собственную идеологию, отличную от экономического материализма и классовой точки большевиков. Ключников, по-видимому, это пытается сделать в своем «Перепутье», но вышло, к сожалению, достаточно слабовато. А «Накануне», увы, чересчур уж вдалось в мало оригинальные перепевы большевистских мотивов.

Мне кажется, это невыгодно для самого «Накануне», утрачивающего яркость и своеобразие позиции, ничего взамен не приобретая. Стремясь быть «большевиками второго дня революции» (мечта Ключникова и Бобрищева-Пушкина), следует опасаться стать просто большевиками второго сорта, – не правда ли?

Заметьте вдобавок, что сами большевики (не говорю уже о других русских течениях) с гораздо большим вниманием относятся именно к нашему, идеологически самостоятельному крылу сменовехизма, нежели к Вашему, «мимикрическому». Все равно, Вашей группе они верят, и вместе с тем чувствуют, что внутреннее зерно движения, его историческая «энтелехия» – не в «притворной» публицистике «Накануне», а в откровенной идеологии нашей харбинской группы. Это подтверждали и Ленин, и Зиновьев, и dii minores.

…В заключение мне хотелось бы подчеркнуть, что было бы весьма желательно не придавать нашим разногласиям характер раскола . Будем по-прежнему выступать как единое целое , по возможности затушевывать разногласия и выдвигать на первый план то, что нас объединяет. Тогда оба наши крыла будут принадлежать действительно чему-то живому и развивающемуся и не уподобляться крыльям давно съеденного гуся, годящимися лишь для подметания эмигрантской пыли, а отнюдь не на парение в воздухе. С этой точки зрения, меня крайне огорчает нетактичность, допущенная Ключниковым в Москве и послужившая причиной его разлада с Вашей редакцией, весть о чем только что дошла до Харбина» [244].

Из письма Н. В. Устрялова другому сменовеховцу С. С. Лукьянову 19 октября 1922 г. мы узнаем следующее: «Я Вам откровенно скажу, что положение, которое занял в Москве Слащев и занимает Брусилов, кажется мне гораздо более правильным и достойным, нежели та мимикрия (абсолютно верю – субъективно искренняя), которая характерна для Юрия Вениаминовича[Ключникова]. Мне его от души жалко, ибо он не сознает, что приносит себя в жертву совершенно напрасно – никто этой жертвы не оценит и, главное, ни к чему она не нужна. Губер в «Литературных Записках» очень злобно отметил какую-то суетливость, суматошность, которую проявляют сменовеховцы, «делающие русскую историю в Берлине, как хромой бочар делал луну в Гамбурге». Чтобы он не оказался прав, мне кажется, нужна нам большая выдержка, сознание, что в данную минуту нам еще не следует становиться слишком близко к правящим кругам, не следует брать на себя ответственность за советскую политику. Мне представляется, что Ключников и, отчасти, «Накануне» не уясняют себе объективно-исторической роли, которую призван сыграть сменовехизм: – он ни в какой мере не течение революционное, а вполне и всецело послереволюционное . И рядиться в революционные тоги нам невместно, даже если б кто из нас (как Ю. В. [Ключников]) и впрямь воспылал поздним революционным пафосом: тога ему окажется весьма не к лицу, что отмечают, увы, единодушно и подлинные аристократы революции («прикидываются»), и эмигранты всех колеров.

Брусилов и Слащев отнюдь не заявляют себя чересчур проникшимися «заветами Октября», но приносят России вполне реальную и ощутительную пользу, сохраняя себя и для будущего. Ключников, втравливаясь в большевистскую политику , воспринимая большевистскую идеологию , без нужды вовлекает себя в атмосферу, которой он по существу своему чужд и которая, как всякая революционная атмосфера, постепенно рассеивается. Того и гляди он попадает в какую-либо мелкую склоку и уже окончательно оторвется от всякой почвы, не пристав, как следует, к большевикам (для чего, прежде всего, полагается быть историческим материалистом, а попробуйте-ка освободить нас с Юрием Вениаминовичем от всяких реминисценций школы Трубецкого!) и вооружив против себя и нэпманов, и спецов, и новую буржуазию, и адвокатов «крепкого мужичка». Нет, нет, больше самостоятельности, больше чутья к фазисам революции, больше осторожности в идеологических уступках!.. А в повседневной практической политике «наши пути сходятся», и я здесь на Дальнем Востоке, не скрывая, поддерживаю контакт с советскими представителями и давно уже вошел в советское подданство…» [245]