Евгений Кукаркин - Кучер

Черненко заметили. Его отчеты посланные на "верх", получали благосклонные оценки.

А мы по прежнему воюем против диких племен, откочевок и еще...

В этот день нас подняли по тревоге и мы помчались в чуджинское предгорье, устраивать очередную засаду.

Лошадей увели за небольшую возвышенность и мы залегли на горячей каменистой земле. Прошел час, я даже задремал от этой звенящей тишины. Вдруг раздался шум, скрип телег, шарканье ног, цокот копыт и разговор. Высовываюсь из-за камня и по национальным костюмам определил, что идут дунгане. Грязные, оборванные, в основном пешком, мало у кого есть тощая лошаденка, которая тащит телегу со скудным скарбом и больными детьми, дунганская беднота удирала за границу, спасаясь от голода, устроенного Голощекиным в Казахстане. На дорогу вышел начальник заставы.

- Эй, стой, - закричал он первым оборванцам.

Вал людей накатился на Комарова и послушно затих. Сзади прибывали все новые и новые мужчины, женщины и дети, они подходили и обречено замерли.

- Дунгане, - начал Комаров, - вы подданные Советской республики и как ее граждане должны жить с порядками и законами нашей страны. Дальше граница и она должна быть закрыта для всех, кто не имеет права ее переходить. Давайте решим миром. Отправляйтесь обратно, там на новых местах вы будете строить новую жизнь...

- Пропусти, начальник, - вразнобой на исковерканном русском, заныла и заголосила толпа. - Сзади голодно, холод, дети умирают, мы умираем.

- Нет, не пропущу. Отправляйтесь назад.

Нищие дунгане обречено застыли и никто не пошевелился.

- Если сейчас не уйдете, я прикажу стрелять...

Но никто не шелохнулся. По прежнему мертвая тишина.

- Хрен с вами, подыхайте.

Начальник отошел за цепь.

- Внимание. Огонь.

Загрохотали выстрелы и исправно заработал пулемет новоявленного парторга заставы. Я поразился как умирали эти люди. Они стояли под расстрелом, неподвижные и молчаливые. Никто не побежал назад, не упал на землю, не спрятался за камнями и повозками, ни дети, ни взрослые, даже лошаденки, не дернувшись приняли свою смерть. А пулемет все работал и работал...

Я вскочил.

- Ребята, опомнитесь, - попытался повернуться лицом к цепи и тут же что то ударило меня в бок.

Мне показалось, что дьявольски улыбнулся казак Нечувайло, переведя ствол винтовки в другую сторону. Перед глазами стало все меркнуть и я повалился к земле.

Фельдшер на заставе, только оказал первую помощь, заткнув рану ватой и перемотав желтыми бинтами живот, он отказавшись вытаскивать пулю.

- Тебя, голуба душа, нужно отправлять в центральную больницу, я здесь бессилен что либо делать.

- Что то серьезно?

Фельдшер мнется.

- Черт знает, что там эта подлая пуля сделала, сидит где то внутри, вообще то ранение в живот неприятная штука.

Надо мной склонился Комаров.

- Как себя чувствуете, Петров?

- Хреново.

- Мне уже фельдшер все сказал, я тебя отправлю в Джаркентскую больницу.

- Хорошо.

- В сопровождающие дам Черненко. Его в центр переводят на партийную работу. Так что прощевай.

Больше никто из отряда со мной не простился.

Нудно скрипит фура. Черненко идет рядом и правит лошадьми, он как всегда, в своих знаменитых обмотках и маузером на животе.

- Кучер, зачем ты так дунган...? - спрашиваю я его.

- Я те... не Кучер. Ты эту кличку... брось. А бандитов надо уничтожать.

- Это же шла беднота, мы же за нее отдавали жизнь в борьбе с белыми и польскими панами.

- Мы... за коммунизм. Те кто не хочет его строить, должны быть сметены. Классовая борьба... не утихает в нашем обществе и нам нужно всегда быть бдительными...

Боже, что он несет. Одни передовицы из газет. А Кучера действительно несло...

- Вот например, ты, потерял бдительность, доверился прокравшемуся в наши ряды шпиону. Враг не дремлет... Троцкистско, бухаринские...

Это он про кого? Про Лешку? Что же они гады с ним сделали?

- Ты про Коновалова? - прерываю я его.

- Да. Он осужден, признался во всем...

- Откуда ты знаешь?

Жутко заныл живот. Где глухо пролетали слова Кучера.

- Партия все должна знать. Только партия ведет массы...

Я потерял сознание.

Кучер довез меня до Джаркента уже в критическом состоянии. Бросив фуру во дворе больницы, он сам тихонечко удрал...

Мне сделали операцию и после четырех месяцев лечения, медицинская комиссия признала не годным к военной службе.

1935 год.

Мы готовились к ноябрьским праздникам. В институте дым коромыслом, кругом вывешивались лозунги, готовились портреты вождей, распределялись обязанности среди студентов и преподавателей, кого и что необходимо нести на демонстрации.

- Петров, - тонким фальцетом пищала Раечка, проносясь по коридору, Петров...

- Здесь я.

- Уф, запарилась. Тебя ректор ищет.

- Это зачем еще, ты не знаешь?

- В Алма-Ату едешь?

Раечка, секретарша и поэтому всегда знает все.

- Почему я? - неуверенно спрашиваю ее.

- Там семинар по проблемам преподавания математики...

Сразу стало легче.

- Лечу.

Ректор толстоватый с заплывшими глазками мужик имел простенький вид, но это была маска. На самом деле, хитрее и коварнее его не найти.

- Петров, - ласково ворковал он, - тут есть вариант поехать в Казахстан. Профессор Воронов неожиданно заболел, Гольдбрайх никак не может найти свой паспорт, только ты и остался, голубчик.

- Если надо, я готов.

- И я так думаю. Надо Петров. Воронов тут тебе папочку оставил, подготовься к докладу, расскажи там наши предложения. Тебе Раечка командировочную выпишет, деньги готовы, так что давай в путь.

- Но ведь сейчас праздники?

- А девятого Ноября начало семинара. Так что побудь там в праздники, погуляй. Негоже нам, столичным, показывать себя недисциплинированными.

- Поговорите хоть с парторгом, мне поручен портрет Маленкова...

- Это мы все уладим, иди.

Вот так я шестого Ноября сел на поезд Москва - Алма-Ата.

В вагоне-ресторане народа очень мало, только за тремя столиками сидит по одному человеку. Я тоже сажусь у тут мой взгляд упирается в квадратную голову впереди сидящего. Что то знакомое зашевелилось в памяти.

- Черненко? Кучер?

Голова медленно разворачивается и рот раскрывается от изумления.

- Петров?

Полувоенный китель сидит на нем великолепно, глаза еще больше провалились внутрь, а щетка волос упрямо уставилась вверх. Я заметил, что обмотки он сменил на галифе с блестящими сапогами.

- Ты жив? - с удивлением он смотрит на меня.

- Жив. Почему я должен умереть?

- А мне сказали... Впрочем, я рад что ты жив.

Речь его стала плавней. Видно за пять лет он здорово поднатоскался.

- Чего ты там сидишь? - продолжил он. - Иди сюда.

Я пересел к нему. Мгновенно появился официант. Я заказал обед и скромную бутылку лимонада.