Геомар Куликов - Спокойствие не восстановлено

- И каким, может, скажешь?

- Последняя - нынешним государем.

- Стало быть, и прежде бывали?

- Не единожды! - убежденно и твердо ответил солдат.

- Куда ж они, эти воли, подевались?

- Туды, где и нынешняя. Мы вот, мужики, на этой половине двора один на другом. А на чистой, не приметил ли, кто расположился?

- Ну, помещик...

- А еще?

- Чиновник, кажись...

- Так. А третьим кто?

- Становой пристав, сам, поди, видел. Чего спрашиваешь?

- Я-то видел и уразумел. А ты, похоже, зря смотрел. Ты как рассчитываешь, помещик чиновника и станового за здорово живешь винцом да осетринкой-ветчинкой потчует? Как бы не так! За волюшку твою с твоей землицей. Чтоб молчали они и доподлинной царской грамоты не объявляли. Вот за что!

Тут - и этого никто не заметил, все внимали солдату - легонько скрипнула дверь, и старик, хозяйкин свекор, скрылся за ней.

И через минуту с грохотом распахнулась дверь, и на пороге выросла тучная фигура станового, из-за которой выглядывала козлиная борода хозяйкиного свекра.

- Эй, ты! - рявкнул становой. - Зачем смущаешь народ? Бит мало? Добавлю!

- Бит порядочно, твое благородие, - насмешливо ответил солдат. Много более того, что заслужил. А добавлять, спору нет, вы все мастера. И к слушателям: - Я о чем толковал, православные. Рта не успел закрыть, молвивши против господ-помещиков, а ихний верный пес тут как тут, кулаками грозится.

Гошка думал, толстого станового на месте хватит удар, до того побагровел и затрясся от гнева.

- Как смеешь, хам?! Мужики, взять его!

Однако ни один человек не шевельнулся в избе.

- Кому велено?! - Становой обвел грозным взглядом постояльцев.

И опять никто не двинулся исполнять приказание. Отводили мужики глаза от свирепых приставовых очей и, похоже, ухмылялись в бороды. А солдат и вовсе смеялся:

- Руки, похоже, стали коротки? Не исполняют твоего приказа.

- Бунтовать?! - взревел пристав. - Хозяин! Хозяйка! Запереть мерзавцев!

Стукнула дверь. Должно быть, побежал за подмогой.

Мужики разом задвигались, зашумели. Рябой на сей раз без ехидства подал голос:

- Тебе, солдатик, похоже, надобно тикать, покуда цел.

- Угадал, брат. И точно, запахло жареным. Ну, да не впервой.

- Оно похоже...

Дверь оказалась еще отпертой, и солдат, вскинув за плечо котомку, беспрепятственно покинул избу.

- Не поминайте лихом! И волю не за морями-горами шукайте, а тут, по своим деревням. Так-то оно поближе будет да и вернее...

Становой, раздобыв двух нижних полицейских чинов, вскорости объявился. Однако что толку? Солдат исчез, а с мужиков много ли возьмешь? Бранясь черными словами и грозя карами земными и небесными, вынужден был, несолоно хлебавши, удалиться.

Повеселели мужики, оживленно загомонили, малая, а победа над царским стражем!

- Похоже, и впрямь рук не хватает у властей на нашего брата, а, мужики?

- Где управиться сердешным. В Казанской губернии, Спасском и Лаишевском уездах, где в прошлом годе крестьян постреляли, опять народ волнуется. Сказывают, снова солдат прислали числом до четырех сотен...

- У нас, на Орловщине, - тож. В уездах Болховском, Малоархангельском, Мценском, Севском и иных мужики на барщину не идут...

Как говорится, земля полнится слухами. Называли на единую ночь сошедшиеся гости постоялого двора одну за другой губернии, где, по достоверным сведениям, бывшие крепостные, а ныне временнообязанные крестьяне отказывались подписывать уставные грамоты, которые регулировали бы окончательно их отношения с помещиками, - ждали "слушного часа", когда будто бы выйдет им чистая воля. Были среди губерний, помимо Казанской и Орловской, и Симбирская, и Саратовская, и Самарская, и Воронежская, и Курская, и Пензенская. Волновались крестьяне на Украине, в Белоруссии, в Литве. Сопротивлялись как могли тому, что в герценовском "Колоколе" было названо новым крепостным правом. Сотнями и тысячами выходили из повиновения. И свистели розги, гремели ружейные залпы, звенели кандалами по пути в Сибирь зачинщики.

Слушая возбужденные мужицкие речи и рассказы о повсеместном, почитай, сопротивлении властям, Николай Иванович негромко заметил Гошке:

- Генералы и флигель-адъютанты по усмирении крестьян в том или ином имении, насколько я слышал, любят доносить царю: "Спокойствие восстановлено". Ошибаются господа! Не восстановлено спокойствие в Российской империи!

Рябой мужик, похоже, давно присматривался к двум офеням, не вступавшим в общий разговор, громко обратился к Николаю Ивановичу:

- А ты, мил человек, пошто в молчанки играешь? Иль тут твое дело сторона? Много ходишь, верно, чего и слышал, а?

- Коли уши есть, как не слышать? - откликнулся Николай Иванович.

- Вот ты, видать, грамотный. Торгуешь книжками. Как про нынешнюю волю понимаешь? И об том, про что мужики толковали?

- Так понимать надо, как есть.

- Именно?

- А что иной воли, кроме даденной и объявленной, от царя нету и не будет.

Враждебностью повеяло от сидевших и лежавших в избе мужиков на Гошку. Хоть какой просвет обещали, каждый свой, а этот - ишь грамотей! - обухом по голове. Не понравилось.

А Николай Иванович невозмутимо, не повышая голос, продолжал:

- Прав был солдат насчет Игнатова города. Мечта это, как Дарья-река, Ореховая земля или другие вольные края, в которые иные верят. А вот насчет воли, будто бы ранее дарованной императором нынешним Александром, - ложь.

- Брехня, что ли?

- Коли хочешь, называй так.

- А не врешь?

Николай Иванович пожал плечами, со всегдашней своей неторопливой манерой полез в лубяной короб и достал из него тонюсенькую книжечку.

- Чего это?

- "Манифест".

- Так ить, поди, подложный, барский?

Николай Иванович оглядел притихших и настороженных крестьян и вздохнул с сочувствием и горечью:

- Да нет, мужики. Подписанный самим царем. Его "Манифест".

И должно быть, те искренние скорбь и боль, которые прозвучали не столько в словах, сколько в голосе Николая Ивановича, дошли до мужиков и заставили их если не поверить, то с тревогой прислушаться к незнакомому человеку.

- Читать умеешь?

- Малость, - застеснялся рябой. - Дьячок учил.

- Читай. Здесь вот, в конце.

Растягивая слова, рябой принялся за трудную для него работу:

- "Д-а-н в Сан-кт Петер-бур-ге, в девятнадцатый день февраля, в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот шестьдесят первое, царствование же нашего в седьмое. На подлинном собственною его императорского величества рукою подписано: "Александр"..."

- Стало быть, без фальши?

Николай Иванович опять пожал плечами: мол, какой мне смысл обманывать?

- А что же в нем?

- Да все то же. - Николай Иванович указал на место, отчеркнутое красным карандашом. - Тут главное.

- "Помещики, - начал рябой мужик, - сохраняя право собственности на все, принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности..."