Чарльз Тилли - Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг

Несмотря на то что теперь уже 40 лет между великими державами нет открытой войны, в целом XX в. оказался самым воинственным в мировой истории. Согласно одному дотошному подсчету с 1900 г. в мире произошло 237 новых войн — гражданских и с внешним врагом — и в битвах убивали, по меньшей мере, 1000 человек в год; к 2000 г. эти цифры возросли до 275 войн и 115 млн смертей в бою. Потери гражданского населения были почти столь же велики. Кровавый XIX в. знал только 205 войн и 8 млн убитых, а в богатом войнами XVIII в. в 68 войнах погибло 4 млн чел. (Sivard, 1986: 26; Urlanis, 1960). Соответственно количество погибших на тысячу населения составляло примерно 5 в XVIII в., 6 в XIX в. и 46 — в восемь–девять раз больше — в XX в. С 1480 по 1800 г. более или менее значимый международный конфликт возникал примерно раз в два–три года, с 1800 по 1944 г. — каждый год или через год, после Второй мировой войны — раз в 14 месяцев или около того (Beer, 1974: 12–15; Small, Singer, 1982: 59–60; Cusack, Eberwein 1982). Наступление ядерного века нисколько не изменило эту давнюю традицию постоянного учащения все более смертоносных войн.

Живущие в Западном мире думают иначе, возможно, потому что великие державы воюют реже: Франция, Англия, Австрия, Испания и Оттоманская империя в 1500 г.; Франция, Великобритания, Советский Союз, Западная Германия, Соединенные Штаты и Китай в недалеком прошлом; другие комбинации воюющих сторон — между двумя отмеченными вехами. С XVI в. войны с участием великих держав становятся в среднем реже, короче и число участвующих государств сокращается. Кроме того, они становятся намного тяжелее (в смысле расплаты), особенно если посчитать количество погибших в месяц или за год (Levy, 1983: 116–149). Общее направление таково: все больше и больше относительно небольших войн между меньшими государствами, и все меньше и меньше все более смертоносных войн между великими державами.

Это различие между участием в войнах великих держав и таковым же других государств можно толковать оптимистически и пессимистически. Оптимистически мы предполагаем, что великие державы со временем нашли не столь дорогостоящий способ урегулирования проблем, как постоянные войны, и можем надеяться, что то же со временем произойдет и с другими государствами. Пессимистически напрашивается вывод, что великие державы экспортировали войну в другие страны мира, а собственную энергию приберегают для разрушения друг друга посредством более направленных действий. Но при любом подходе перед нами открывается картина возрастания агрессивности в мире, где великие державы по большей части не ведут войны на собственной территории и потому становятся все менее чувствительными к ужасам войны.

И дело вовсе не в том, что люди вообще стали менее агрессивны. По мере того как мир все больше склоняется к войне, насилие между отдельными людьми (за пределами государственной сферы) в целом сокращается (Chesnais, 1981; Gurr, 1981; Hair, 1971; Stone, 1983). Во всяком случае, оно сокращается в странах Запада, о которых единственно мы накопили до сих пор достаточно сведений причем за достаточно длинный срок. И хотя в газетах мы ежедневно читаем об убийствах, изнасилованиях и терактах, в общем возможность погибнуть насильственной смертью от рук другого гражданина чрезвычайно сократилась.

Так, например, количество убийств в Англии XIII в. было примерно в 10 раз больше, чем сегодня, и примерно в два раза больше, чем в XVI и XVII вв. Особенно быстро количество убийств сокращалось в XVII—XIX вв. (Так как Соединенные Штаты отличаются самыми высокими показателями количества убийств в западном мире, американцам, возможно, труднее, чем другим, заметить, как сократилось повсюду проявление насилия между людьми. В большинстве западных стран количество самоубийств в 10 и даже 20 раз превышает количество убийств, а среди американского населения количество убийств сопоставимо с количеством самоубийств.) И если бы не войны, государственные репрессии, самоубийства и автомобильные аварии, то количество насильственных смертей было бы несравнимо меньше в современном западном мире, чем 200–300 лет назад. Возможно, правы такие мыслители, как Мишель Фуко и Марвин Беккер, приписывающие это сокращение массовому изменению менталитета. Но, несомненно, велико значение развития государственного мониторинга, контроля и монополизации эффективных средств насилия. В целом в мире в результате деятельности государств сложилось положение, когда насилие государственной сферы несопоставимо с относительным ненасилием частной жизни.

Указанное противопоставление было особенно характерно для европейских государств, достигавших этого созданием грозных средств принуждения государства, одновременно ограничивая доступ к таким средствам гражданского населения. По большей части в реорганизации принуждения государства опирались на капитал и капиталистов. И все–таки разные государства осуществляли эти задачи существенно разными путями.

Нельзя переоценить ни трудность, ни важность этой перемены. На протяжении большей части европейской истории простые люди (здесь также важно подчеркнуть, что это были мужчины) обычно имели в своем распоряжении смертельное оружие. Больше того, внутри государства местные и региональные держатели власти обычно также контролировали концентрированные средства силы, которые, если их соединить воедино, могли противостоять или даже превосходить силы государства. Долгое время дворянство в Европе имело законное право развязать частную войну; в XII в. Usatges (или таможня) Каталонии специально зафиксировала это право (Torres i Sans, 1988: 13). Почти по всей Европе в XVII в. процветали бандитские шайки, часто представлявшие собой остатки распущенных личных или государственных армий. На Сицилии эти управляемые и находящиеся под защитой мастера насилия, которых называют Mafiosi , терроризируют сельское население еще и в наше время (Blok, 1974; Romano, 1963). Люди и помимо государства часто с прибылью употребляли принадлежащие им средства насилия.

Начиная с XVII в., однако, правители решительно склоняют баланс сил в свою сторону, противостоя внутри государства и отдельным гражданам, и своим соперникам, претендующим на власть. Благодаря их действиям для большинства граждан становится не только непопулярно и непрактично, но и преступно носить оружие, собственные армии оказываются вне закона; и кажется уже нормальным, что невооруженным гражданам противостоят вооруженные агенты государства. Так что теперь Соединенные Штаты, сохраняющие право граждан на ношение оружия, в этом смысле отличаются от всех стран Запада, за что и платят высоким числом погибших от огнестрельного оружия, в сотни раз превышающим соответствующие показатели в европейских странах. Огромным количеством оружия на руках у граждан Соединенные Штаты напоминают скорее Ливан или Афганистан, а не Великобританию или Нидерланды.