Чарльз Тилли - Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг

Тридцать лет назад Самуэль Хантингтон заметил, что гражданский контроль над военными осуществляется в виде двух разных процессов, причем один из них стабильный и один нестабильный (прерывистый). Прерывистым процессом является борьба за власть, в ходе которой одна или другая гражданская группа подчиняет военных некоторому правительственному институту, учреждению или определенному общественному классу; Хантингтон называет это странным именем «субъективный» контроль. «Объективный» контроль, по его мнению, является следствием максимального профессионализма военных и признания независимости военной сферы от политики. «Исторически, — заявляет Хантингтон, — потребность в объективном контроле исходит от самих военных, потребность в субъективном контроле — от различных гражданских групп, стремящихся максимально увеличить свою власть в военных делах» (Huntington, 1957: 84–85). Парадоксальным образом гражданские, стремящиеся увеличить свою власть вмешательством в профессионализацию военных, именно этим способствуют захвату власти военными. Согласно этой логике гражданскому контролю способствуют провоенная идеология, недостаточность политической власти у военных и высокий профессионализм военных. В то время как антивоенная идеология, наличие у военных большой политической власти и низкий профессионализм военных способствуют установлению контроля военных.

Мы понимаем, что скатываемся к тавтологии, когда политической властью военных объясняем установление военного контроля. Постараемся разрушить эту аргументацию определением тех факторов, которые Хантингтон считает способствующими политической власти: личное участие военных в составе властных политических групп, передача некоторого ресурса непосредственно под контроль офицерского корпуса, иерархическое взаимопроникновение офицерского корпуса и властных гражданских структур, престиж и популярность офицерского корпуса и его лидеров. Таким образом, мы можем ожидать, что офицерский корпус будет иметь сравнительно мало политической власти, если его состав формируется главным образом вне правящего класса, если у него в распоряжении мало невоенных ресурсов, если офицеры занимают немного гражданских постов и не пользуются популярностью.

Хантингтон писал свою работу в то время, когда установился оптимистический взгляд на профессионализацию армий третьего мира и усиление гражданского контроля. Через пять лет после Хантингтона мексиканский автор Виктор Альба все еще высказывался в духе оптимизма в своих декларациях о латиноамериканском милитаризме, «который достиг предпоследней своей исторической фазы. На последнем этапе он исчезнет. И, вероятно, эта эпоха уже близка. Вдохновляемые возросшими возможностями законодательных и дипломатических действий, а также растущей поддержкой международных организаций, властные элементы Латинской Америки считают своей главной задачей искоренение милитаризма» (Alba in Johnson, 1962: 165–166)

Но тысячелетие шло вперед, волоча ноги. Несмотря на то что военные режимы в Бразилии и Аргентине провалились, несмотря на падение в Чили режима Пиночета и авторитарного правления Альфредо Стресснера в Парагвае, вооруженные силы в 9 из 24 крупнейших государств Латинской Америки и Карибского бассейна все еще пользовались значительной властью и самостоятельностью. Кроме того, военные в странах Южной Америки были (закулисно) немалой политической силой, с которой приходилось считаться. Если мы примем анализ Хантингтона тридцатилетней давности за прогноз, то согласно ему с подъемом провоенных идеологий сокращается политическая власть военных, а с повышением профессионализма военных в разных частях мира должен становиться эффективнее гражданский контроль. Если же контроль военных на самом деле расширялся, то мы должны обнаружить, что побеждали антивоенные идеологии, росла политическая власть военных и падал их профессионализм. Что–то в данном прогнозе неверно: за последние 30 лет контроль военных в государствах мира вырос, но если политическая власть военных (по критериям Хантингтона) действительно расширилась, то антивоенная идеология, кажется, не стала более распространенной, а профессионализм военных, без сомнения, возрос. Чтобы понять, что же в действительности произошло, рассмотрим, какое место милитаризирующиеся государства заняли в мировой системе государств.

Начиная с XVI в. и до самого недавнего времени, западные государства включали остальные страны мира в свою систему посредством колонизации, установления торговых связей и путем прямых переговоров. Самые недавние вступили в систему как независимые акторы путем деколонизации, поэтому они принесли с собой административные структуры, фискальные системы и вооруженные силы, построенные по западным моделям. Что же касается званий, привилегий и формы офицеров бывших колоний, то они отражают национальное влияние. Между тем воспроизведение старой организации вовсе не гарантирует, что новое государство будет вести себя, как старое. Это особенно очевидно, если посмотреть на поведение военных третьего мира. Армии бедных стран во многих отношениях напоминают армии богатых стран. Но в целом эти армии гораздо больше и чаще вмешиваются во внутреннюю политическую жизнь своей страны, и это вмешательство наносит гораздо больше ущерба правам граждан. Почему же это так?

Рассмотрим снова главный парадокс формирования европейских государств : преследование военных целей и создание военной мощи, произведя как побочный продукт национальные государства, привело также к созданию гражданского правительства и гражданской внутренней политики. Я уже говорил, что для этого было пять главных причин, поскольку в попытке создать и содержать вооруженные силы агенты государства создавали громоздкий аппарат извлечения ресурсов, укомплектованный гражданскими лицами. Дальше эти экстрактивные аппараты начинали сдерживать и ограничивать вооруженные силы. Поскольку же агенты государства вели переговоры с группами граждан, контролировавшими ресурсы, необходимые для эффективного ведения войны, в ходе этих переговоров группы граждан навязывали государству свои требования, которые затем сдерживали военных. Поскольку рост мощи государства в военное время давал тем государствам, которые не претерпели больших военных потерь, возросшую мощь при окончании войны, и агенты этих государств, пользуясь преимуществами сложившейся ситуации, обращались к новым видам деятельности или продолжали ту деятельность, которую они начали как чрезвычайные меры. Поскольку участники военных действий, включая военный персонал, вырабатывали требования к государству, которые они во время войны откладывали (принудительно или по взаимному согласию), но которые они возобновляли после демобилизации. И, наконец, потому что займы военного времени увеличивали национальный долг, который в свою очередь порождал бюрократию для его обслуживания и провоцировал все большее вмешательство государства в национальную экономику.