Николас Хаммонд - История Древней Греции

Те Афины, которые любил Аристофан, были Афинами военного времени со всеми их добродетелями и изъянами, своей непосредственностью и своим духом. Но порой он мечтал о более прекрасных Афинах, увенчанных фиалками за победу над Персией и властвующих над добровольно склонившейся перед ними Грецией; однако он был практичным человеком, выполняющим практическую миссию в современных ему Афинах. Он призывал афинян придерживаться правильных принципов (to dikaion) в своей политике по отношению к союзникам и всем грекам, по отношению к старым и слабым и по отношению к своим согражданам. Аристофан в комедиях учил тому же, чему Софокл в трагедиях: приверженности неписаным законам, о которых говорил Перикл в своей надгробной речи. В отношении практической политики Аристофан не был пацифистом-теоретиком, однако проповедовал мир в интересах Афин и Греции; он не хотел разрушения империи, но настаивал на либеральном отношении к союзникам; он не был врагом демократии, но требовал, чтобы демократия освободилась от воинственности, несправедливости и жестокости. Когда война близилась к завершению, Аристофан, как и Софокл, не терял веру в Афины и выразил свою любовь к ним в лучшей из своих комедий – «Лягушках», поставленных в 405 г. Он и после этого продолжал сочинять пьесы, но его вера в Афины существенно потускнела.

Софокл представил полис в трагедии, Аристофан – в комедии, а Фукидид Афинский (ок. 460 – ок. 400 гг.) – в истории. Полис находился в центре его жизни, и полис во время войны стал объектом его исследования. Как человек Фукидид любил Афины и служил им, пока его не изгнали в 424 г. за то, что он как полководец не уберег Амфиполь от Брасида. Как историк Фукидид выразил свою любовь к Афинам в надгробной речи, но историю он писал с образцовой бесстрастностью. Искусство и наука сочетались в нем более удачно, чем в любом другом исследователе современной истории. Мир малых государств, представленный им с уникальной проницательностью, вышел – возможно, навсегда – за рамки человеческого опыта. Но рассуждения Фукидида о человеке в политике и на войне столь же верны сегодня, как и в его время.

Как художник Фукидид достиг в своем стиле возвышенности и точности, к которым стремился Горгий. Он использовал ряд фигур Горгия, таких, как аллитерации в рифме и ритме параллельных предложений и конструкции взаимно уравновешивающих друг друга антитез, но пользовался ими для того, чтобы более ярко и сильно выделить смысл. В повествовании он был пионером периодического стиля, когда каждое предложение за один раз охватывает все моменты, относящиеся к ситуации, и устанавливает между ними логические связи. В то же время Фукидид стремительно мчит читателя по тексту, не упуская ни одного значительного момента, и пользуется энергичными глагольными временами, чтобы представить действие в наиболее ярком свете. При размышлениях и при анализе для него характерны жесткость и строгость в стиле и фразе, возникающие вследствие его стремления к четкости и усилению смысла: «Так раздробленность греческого мира привела к появлению всевозможных пороков, насмешки погубили ту прямоту, которая является основой благородства, а раздоры между людьми в политике в большой степени произошли вследствие недоверия».

То же самое присуще и речам Фукидида, особенно когда он старается достичь самых глубинных смыслов. «Возмездие не может свершиться в соответствии с правом именно потому, что в основе его лежит беззаконие, но и право не может стать гарантией лишь потому, что оно уверено в себе, однако не поддающийся определению фактор, как правило, оказывается самым решающим, и в то же время, пусть это и самый коварный фактор, он оказывается самым благотворным, потому что, опасаясь его в одинаковой степени, мы действуем друг против друга с предусмотрительностью». Утонченность его стиля и порядка слов невозможно оценить в переводе. Достаточно отметить, что Фукидид обращал внимание не только на хиатус [56]между отдельными словами, но и на сочетание «плавных» и «жестких» согласных в конце и начале соседних слов. Каждое слово, подобно каждому блоку в Парфеноне, у него искусно подобрано и подогнано ради достижения четкого смысла и звучания.

Кроме таких формальных достоинств стиля Фукидида, как «жесткость, строгость, сжатость, суровость и торжественность», критик Дионисий Галикарнасский подчеркивал «его поразительную напряженность, и прежде всего его умение воздействовать на чувства». Фукидид как художник не только мастерски описывает бравое отплытие сиракузской экспедиции, но и заставляет читателя прочувствовать все страдания выживших, бросившихся к реке Ассинар, или умирающих под конец в сиракузских карьерах. Дионисий описывает мощь Фукидида теми же словами, какими Аристотель определял качества аттической трагедии, прежде всего софокловской. Сходство между двумя этими авторами поразительно, и оно проявляется не в одинаковой литературной технике, а в одинаковом художественном мировоззрении. Софокл судит жестокость Креонта к Антигоне не менее, чем Фукидид судит жестокость демократов Керкиры к своим согражданам. Оба заставляют нас пережить эти события и осудить их. От Фукидида не ускользает весь драматизм внезапных изменений ситуации – поворотов судьбы, как их позже назовет Аристотель, – и он доносит до нас весь этот драматизм, идет ли речь об амбракийской катастрофе, высадке афинян в Пилосе или их поражении в Большой гавани.

Наука точно фиксирует факты, отбирает те, которые необходимы для конкретного исследования, определяет их взаимосвязи и по возможности причины. Фукидид применяет этот научный метод к истории. «Я полагал уместным, – пишет он, – записывать события войны, пользуясь не случайными сведениями и не собственными впечатлениями, но в соответствии с исследованиями, как можно более точными в каждом отдельном случае, не только в отношении тех событий, о которых я слышал от других, но и в отношении тех, при которых я присутствовал сам». В то же время он делает поправку на пристрастность – и себя, и других свидетелей. При исследовании истории Греции он отбирает лишь те факты, которые существенны для его исследования. Выбросив из героических преданий все романтические и рыцарские детали, Фукидид из оставшихся исторических фактов делает вывод, что ни одно греческое государство или группа государств вплоть до эпохи тиранов не могли сравняться силой и предприимчивостью с двумя основными противниками в Пелопоннесской войне. Более того, рассматривая возвышение Афин после Персидских войн, он отмечает каждый шаг на пути к могуществу и каждое проявление предприимчивости в политике вплоть до момента, непосредственно предшествующего войне. Таким образом, в обоих случаях он отобрал те факты, которые важны для исследования природы власти и политики в мире греческих полисов.