Кэтрин Коути - Добрая Старая Англия

"Когда я явился, Флип чем-то занималась за длинным полированным столом в прихожей кабинета. Ее рыскающие глаза меня тщательно осмотрели. Мистер Уилкес, по прозвищу Самбо, ждал меня в кабинете. Самбо был сутулый, неуклюжий мужчина, небольшой, но ходивший вперевалку, круглолицый, похожий на огромного младенца, обычно находившийся в хорошем расположении духа. Конечно, он уже знал, зачем я к нему явился, и уже вынул из шкафа наездничий кнут с костяной рукоятью, но частью наказания было вслух объявить свой проступок. Когда я это сделал, он прочитал мне короткую, но напыщенную нотацию, после чего схватил меня за шкирку, согнул, и начал бить наездничим кнутом. В его привычках было продолжать читать нотацию во время битья; я запомнил слова "ты гряз-ный маль-чи-шка", произносимые в такт ударам. Мне не было больно (наверное, он меня не очень сильно бил, так как это был первый раз), и я вышел из кабинета, чувствуя себя гораздо лучше. То, что после порки мне не было больно, было в некотором смысле победой, частично стершей стыд от мочения в постель. Возможно, я по неосторожности даже позволил себе улыбнуться. В коридоре перед дверью прихожей собрались несколько младших мальчиков.

– - Ну как -- пороли?

– - Даже больно не было, -- с гордостью ответил я.

Флип все слышала. Незамедлительно послышался ее крик, обращенный ко мне.

– - А ну, иди сюда! Немедленно! Что ты сказал?

– - Я сказал, что мне не было больно, -- пробормотал я, запинаясь.

– - Как ты смеешь такое говорить! Думаешь, это пристойно? ЕЩЕ РАЗ ЯВИСЬ в кабинет.

В этот раз Самбо на меня поналег по-настоящему. Порка продолжалась поразительно, ужасно долго -- минут пять -- и закончилась тем, что наездничий кнут сломался, и костяная рукоять полетела через комнату.

– - Видишь, к чему ты меня вынудил! -- сказал он мне рассерженно, подняв сломанный кнут.

Я упал в кресло, жалко хныча. Помнится, это был единственный раз за все мое детство, когда битье меня довело до слез, причем даже сейчас я плакал не из-за боли. И в этот раз мне особенно не было больно. Страх и стыд имели обезболивающий эффект. Я плакал отчасти оттого, что от меня это ожидалось, отчасти из искреннего раскаяния, и отчасти из глубокой горечи, которую трудно описать словами, но которая присуща детству: чувства заброшенного одиночества и беспомощности, чувства, что ты оказался не просто во враждебном мире, но в мире добра и зла с такими правилами, которые невозможно исполнять."

Телесные наказания в английских государственных школах, а так же в частных школах, получающих государственные субсидии, запретили в 1987 году. В оставшихся частных школах телесные наказания отменили еще позже -- в 1999м году в Англии и Уэльсе, в 2000м году -- в Шотландии, и в 2003м -- в Северной Ирландии. В некоторых штатах США телесные наказания в школах разрешены до сих пор.

Источники информации

Ian Gibson, "The English Vice"

Ратуя за отмену телесных наказаний в школах, тюрьмах, армии и флоте, общественные деятели 19го века нередко намекали на связь порки и полового возбуждения. Постыдность порки заключалась не только в том, что тех же школьников хлещут розгами по обнаженным ягодицам (тут надо еще учесть, слово bottom -- зад -- было неприлично даже публиковать в газетах.) Гораздо страшнее была вероятность того, что порка прежде времени разовьет в детях зачатки сексуальности. А уж детская сексуальность в викторианскую эпоху казалась сущим кошмаром -- взять хотя бы развитых не по возрасту детишек из романа Генри Джеймса "Поворот Винта." Так что напрашивался вывод о нецелесообразности порки школьников. Вдруг розги превратят их в эротоманов? Или, того хуже, порка начнет им нравится?

Эротическую подоплеку телесных наказаний разглядели не в 19м веке, а гораздо раньше. Еще в 17м веке на нее указал немецкий доктор Иоаганн Генрих Мейбом, более известный под латинским псевдонимом Мейбомиус. Его латинский трактат, напечатанный в 1629м году, был впоследствии переведен на немецкий, французский и английский. В Англии 19го века он был хорошо известен. Доктор Мейбомиус вознамерился доказать, что порка розгами или крапивой благотворно воздействует на эрекцию. Лечить этим чудодейственным средством можно безумие, меланхолию, худобу, и различные телесные недуги. А уж как порка от импотенции помогает -- просто загляденье! Причину столько благотворного влияния порки на мужской организм доктор связывал с механизмом образования спермы. Мейбомиус полагал, что сперма образуется в двух семенных пузырях, расположенных в районе почек. Когда сперма нагревается, она резво течет по семенным каналам в мошонку, а потом извергается через половой член. А вот если сперма остынет, то секса не получится, как не тужься. Собственно, порка и помогает разогреть всю область вокруг тех самых семенных пузырей. Сперма бурлит, аки горная река. С развитием медицины, теория доктора Мейбомиуса видоизменялась. Тем не менее, и последующие поколения врачей соглашались с его тезисом -- что порка по обнаженным ягодицам приводит к половому возбуждению.

Идеи Мейбомиуса повлияли на трактат французского священника Буале "История Флагеллянтов, или Правильное и Извращенное Применение Розог среди Христиан." В своем трактате, опубликованном в 1700 году, Буале рассматривал два популярных вида флагелляции -- по обнаженным плечам и по ягодицам. Хотя священник был не против самой идеи умерщвления плоти, порка по голому заду его настораживала. По мнению аббата, из-за близости к гениталиям, такая флагелляция возбуждает низменные инстинкты.

Еще более известную критику порки мы находим в сочинениях другого француза -- Жан-Жака Руссо. В своей "Исповеди," Руссо предупреждал, что телесные наказания развивают у детей чувственность. В качестве примера, он приводил собственный опыт:

"Так как мадемуазель Ламберсье любила нас, как мать, она пользовалась и материнской властью, простирая ее до того, что подвергала нас порой, когда мы этого заслуживали, наказанию, обычному для детей. Довольно долго она ограничивалась лишь угрозой, и эта угроза наказанием, для меня совершенно новым, казалась мне очень страшной, но после того, как она была приведена в исполнение, я нашел, что само наказание не так ужасно, как ожидание его. И вот что самое странное: это наказание заставило меня еще больше полюбить ту, которая подвергла меня ему. Понадобилась вся моя искренняя привязанность, вся моя природная мягкость, чтобы помешать мне искать случая снова пережить то же обращение с собой, заслужив его; потому что я обнаружил в боли и даже в самом стыде примесь чувственности, вызывавшую во мне больше желания, чем боязни снова испытать это от той же руки. .(…) Повторение, которое я отдалял, боясь его, произошло без моей вины, то есть помимо моей воли, и я им воспользовался, могу сказать, с чистой совестью. Но этот второй раз был и последним,-- мадемуазель Ламберсье, несомненно заметив по какому-то признаку, что это наказание не достигает цели, объявила, что она от него отказывается, так как оно слишком утомляет ее."