Франц Меринг - История войн и военного искусства

В этой же войне Австрия не менее ощутимо почувствовала ту силу, которую обеспечило себе феодальное дворянство в военном командовании. Маршал Даун, из года в год назначавшийся главнокомандующим, совсем не был плохим генералом. Он даже одерживал постоянные победы над прусским королем, когда им приходилось встречаться в открытом бою, и умел довольно ловко его проводить, за исключением, правда, битвы под Торгау, где он был ранен и вынужден преждевременно покинуть поле сражения. Но он был страшно медлителен, не имел никакой военной инициативы, и вскоре для королевы Марии Терезии, для ее государственного канцлера Кауница и для самого Дауна стало совершенно ясно, что ему никогда не удастся завоевать Силезию, что было главной и последней целью войны. Каждую весну Даун заявлял, что он складывает с себя свои обязанности, и каждую весну с большой горячностью обсуждалось, кто мог бы его заменить; Кауниц нашел наконец годного человека в лице генерала Лаудона, но, несмотря на все свое тогдашнее могущество, ему не удалось провести этого кандидата. Лаудон происходил из низшего дворянства, к тому же был чужеземцем и протестантом; он так низко стоял в родословном листе, что ему приходилось перепрыгнуть через целую массу аристократических болванов, чтобы попасть на должность главнокомандующего. Такого унижения нельзя было нанести австрийской аристократии, а сама она не могла дать ни одного человека, который хоть немного походил бы на Дауна. Сам маршал писал в своем великолепном стиле императрице: «Самое большое зло — что у нас нет людей», и должен был оставаться на своем посту до печального конца. В общем, из одной только австрийской военной истории до XIX столетия включительно можно увидеть, как часто и тяжко страдала доблесть войск от бездарности «высокорожденных ослов», считавших, что по своему рождению они призваны стать военными героями.

Фельдмаршал граф Даун.

Гравюра работы Нильсона

В прусском войске родовая аристократия также имела под собой твердую почву, но опять-таки в несколько ином виде, чем во Франции и в Австрии. При более внимательном изучении здесь можно найти много поучительных различий.

Если Франция во времена наемных армий была первой военной державой Европы, то в середине и в конце XVIII столетия образцовым военным государством сделалась Пруссия.

Чтобы понять это явление, надо прежде всего отказаться от того объяснения, которое дает по этому поводу новейший прусский военный историк, именно, что прусский король Фридрих-Вильгельм I и его сын Фридрих достигли якобы «самого неограниченного абсолютизма, который когда-либо существовал на земном шаре». Это утверждение — если употребить парадоксальное выражение — может послужить образчиком настоящей штукатурной легенды, которая давно уже была опровергнута другими прусскими историками, но, как кажется, возрождается снова.

Основателем постоянного войска в Пруссии был курфюрст Фридрих-Вильгельм, вступивший на престол в 1640 г. 20-летним молодым человеком. Тогда еще бушевала Тридцатилетняя война, опустошившая маркграфство Бранденбург гораздо больше, чем любое немецкое государство, отчасти потому, что военная организация Бранденбурга была слабее, чем где бы то ни было в Германии. Молодой курфюрст состоял в близком родстве как с оранским, так и шведским домами. Как наследный принц, он прожил несколько лет в голландских военных лагерях; когда его многолетнее сватовство за королеву Христину Шведскую — его родственницу — не дало результатов, он женился на принцессе из оранского дома. Состоя в тесной связи с обеими, наиболее развитыми, военными державами своего времени, он вступил еще в более тесную связь со вновь появившейся на сцене военной державой — Францией. При заключении Вестфальского мира Мазарини предоставил слабому курфюрсту большие льготы, так как надеялся найти в нем сильный противовес против дома Габсбургов.

Для этого было необходимо постоянное войско. И молодой курфюрст имел достаточно военной сметки, чтобы понять эту необходимость. Но этого было бы мало, если бы эту необходимость не понимало также и бранденбургское дворянство, державшее благодаря своим сословным собраниям деньги в своих руках.

Грабители-ландскнехты Тридцатилетней войны ни в коем случае не щадили и дворянских поместий; среди крепостных крестьян в результате войны началось брожение, и они плохо поддавались управлению; многочисленные «наездники», обедневшие юнкера, производившие более или менее бесстыдные грабежи на дорогах, тяжело ложились на плечи дворянства и увеличивали его сословные заботы. Эти и другие причины делали дворянство весьма склонным к созданию постоянного войска, и на ландтаге 1653 г. сословные вотировали курфюрсту «контрибуцию», т. е. постоянный налог, необходимый ему для вербовки и содержания наемного войска.

Разграбление и разорение села во время Тридцатилетней войны.

Из серии гравюр лотарингца Ж. Калло (XVII в.)

Но при этом они обеспечили себе в соответствии с соотношением сил договаривающихся сторон львиную долю. «Контрибуция» должна была взиматься только с крестьян и городов, само же дворянство было свободно от всяких налогов; дальше — им должна была быть предоставлена безусловная поместная власть, полное господство над крестьянским сословием, составлявшим тогда большую часть населения, и наконец, дворянство выговорило себе офицерские должности в новом войске, что одно обеспечивало ему гораздо большую власть, чем та, которой оно могло похвастаться на своих уже ослабевших сословных собраниях. Эта новая Пруссия возникла как юнкерская военная монархия, прообразом которой может считаться Швеция Густава-Адольфа.

Внук курфюрста Фридриха-Вильгельма, носивший то же самое имя, так же мало, как и его дедушка, мог «добиться неограниченного абсолютизма», несмотря на то, что из всех своих предшественников и наследников он больше всего старался «воздвигнуть этот rocher de bronce». Это — еще более хрупкая штукатурная легенда, по поводу которой можно лишь только удивляться, что она все еще существует, прославляя короля за то, что будто бы он ввел в 1773 г. катонным регламентом всеобщую воинскую повинность. Такой катонный регламент никогда не существовал; всеобщая воинская повинность была в Пруссии того времени так же невозможна, как и во всяком другом европейском государстве; мысль об этом была так далека от короля, что он вел решительную борьбу с самим словом «милиция» и решительнейшим образом отстаивал принцип наемного войска.