Франц Меринг - История войн и военного искусства

Несомненно, среди прусского войска встречались некоторые высшие офицеры, которые по-современному были образованны и даже высокообразованны, как, например, фельдмаршал Шверин, но таких было очень мало. Даже генерал Винтерфельд, которого называют начальником королевского генерального штаба, принадлежал к тем людям, о которых говорят: «Деревенский учитель передал ему всю полноту своих знаний». Сам Винтерфельд признавал, что он гораздо большему научился от одного старого сержанта, чем от кандидата в пасторы, обучавшего его по поручению отца. Прекрасными образчиками высшего офицерства были генерал Бланкензее, про которого король сказал, что если он умрет, то вряд ли кто это заметит, или фельдмаршал Мориц фон Дессау, которого старый Дессау, его отец, ничему не обучал, желая, очевидно, испытать, что может сделать природа из его любимого сына. Однако все же после смерти Шверина и Винтерфельда, погибших в первый же год Семилетней войны, стал ощущаться недостаток в генералах, которым могло бы быть поручено самостоятельное командование; даже знаменитый кавалерийский генерал Зейдлиц, не говоря уже о еще более популярном Цитене, не доросли еще до этой задачи.

Недостаток дельных генералов заставил короля поручать ответственное командование, которое он тоже сам не мог вести, или принцам своего собственного дома, или же принцам других княжеских домов, зависимых от него, как, например, Брауншвейг и Дессау. Но и это средство имело свои тернии, так как, несмотря на заботливый выбор, он не всегда мог найти прирожденного героя, и кроме того, у него было слишком много той подозрительности, которая заставила когда-то испанского короля подозревать даже своего собственного брата. Фридрих так безжалостно преследовал моральными шпицрутенами своего брата и наследника престола, оказавшегося неспособным к самостоятельному командованию, что принц умер от горя еще в сравнительно молодых годах. Этот пример имел очень устрашающее влияние. Другой высокорожденный командующий герцог Брауншвейг-Баверн, проигравший однажды дело, сбежал от своего войска при одном известии о приближении короля и вместе со своим слугой сдался в плен кроатам — во всей военной истории известен лишь один подобный случай. Лучше всего характеризует это недоверие короля, сохранившееся у него со времен кондотьерства, выпущенный им дворцовый декрет, по которому ни один принц королевского дома не мог достигать высших военных должностей. Когда король Вильгельм осенью 1870 г. произвел в фельдмаршалы кронпринца и принца Фридриха-Карла, он особенно подчеркнул: «Это первый подобный случай в нашем доме».

Тем, что король выдержал в военном отношении Семилетнюю войну, он обязан был тогдашнему прусскому офицерскому корпусу. Были попытки сравнивать этот корпус с чем-то вроде монашеского ордена. Этому очень содействовал тот факт, что король, насколько ему позволяла его власть, принуждал офицеров к безбрачию. Без долгого и сурового послушания никто не мог достигнуть высокой должности; но при этом условии она делалась доступной для всякого. Однако весьма характерно для этого ограниченного и сурового поколения, что такой человек, как Готгольд Эфраим Лессинг, охотно вращался в его кругу и даже провел там самое лучшее и радостное время своей жизни. По большей части бедняки, не имевшие ничего, кроме чести, сабли и жизни, ежедневно подвергавшие свою жизнь опасностям в боях, эти офицеры скорее способны были сломать свои шпаги, чем запятнать, по прихоти короля, свою честь.

Однако Семилетняя война была для них не только славной, но и роковой. Четыре тысячи их осталось на полях битвы, и даже после мира не удалось заполнить образовавшиеся пробелы, так как войско беспрерывно возрастало. Король не умел восстановить разбитые организации офицерского корпуса; все военные нововведения, которые он делал после войны, приводили лишь к тому, что офицеры превращались в банду «спекулирующих лавочников», как сказал когда-то грубо, но зато очень метко Бойен — позднейший реформатор прусского войска. Ротное хозяйство, самое тяжелое испытание для офицерского корпуса и опаснейший источник разложения, превратилось благодаря реформам короля в неизлечимую язву, которая в течение нескольких десятилетий окончательно погубила боеспособность войска.

Из всех ошибок короля наиболее порицаемая ошибка является, в известном смысле, и наиболее извинительной. Даже со стороны своих буржуазных поклонников «Философ из Сан-Суси» [21] Так звали иногда короля Фридриха. — Ред. встречал довольно резкое порицание за то, что после Семилетней войны он прогнал из войска всех офицеров, вступивших туда под давлением нужды во время войны, и, так как собственное дворянство не могло удовлетворить потребностей в офицерах, заменил их места авантюристами дворянского происхождения из-за границы. Лишь мимоходом можно заметить, что эти офицеры в массе своей далеко не были лучшими. Если юнкерские офицеры предпочли бы бросить свою шпагу к ногам короля, нежели по его приказу разграбить саксонский охотничий замок, то офицер из бюргеров не только охотно выполнил бы это приказание, но и наполнил бы при этом и свои собственные карманы, причем доля короля в награбленном была бы по крайней мере пожертвована на лазареты; это укрепляло короля в его убеждении, что лишь дворяне имеют чувство чести. Между прочим, об этом можно совсем не говорить. При закостеневшем сословном делении фридриховского государства буржуазному сословию нельзя было дать возможности занимать офицерские должности, не перевернув до основания всего государства. Хотя это и смогла сделать битва под Йеной, но король Фридрих не мог этого сделать, если бы даже и хотел.

Проклятием либеральной истории является то, что она всегда попадает впросак, если вздумает ругнуть какого-нибудь короля. Личное расположение короля к дворянству было лишь рефлексом старопрусского государственного разума, последствием которого явилось наводнение прусского офицерского корпуса иностранным дворянством; по поводу вербования его можно было сказать то же самое, что сказал Маккиавелли о вербовке чужеземных рекрутов: получались лишь подонки и отбросы. Это было полным возвратом к временам ландскнехтов Тридцатилетней войны. В год Йенской битвы среди штаб-офицеров прусского войска находилось 19 французов, 3 итальянца, 1 грек, 20 поляков, 3 австрийца, 6 голландцев, 23 курляндца и русских, 15 шведов, 5 датчан, 13 швейцарцев и из непрусской Германии — 4 баварца, 8 вюртембержцев, 39 мекленбуржцев, 10 антальцев, 12 брауншвейгцев, 108 саксонцев и тюрингенцев, 8 ганноверцев, 18 тессенцев и около 50 человек из других мелких немецких государств. Еще более многочисленное и разнообразное смешение почти всех европейских наций (также англичан, шотландцев и португальцев) наблюдалось среди высшего офицерства. Офицеров с французским именем и фамилией значилось в офицерском списке свыше 1000. Более пестрого смешения национальностей не было даже среди полковников и капитанов валленштейновской армии.