Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Мысль Чемберлена опять состоит в том, что контакт с Германией желателен, если его будут осуществлять не такие безответственные люди как Хадсон. Советскую реакцию на утечку информации об этих контактах, как раз в тот момент, когда немцы решили возобновить контакты и с ними, легко было представить. Майский сообщал об откровениях прессы и был уверен, что Хадсон лишь «выражал настроение премьера», хотя в прессе это и отрицалось. Но иначе Хадсона следовало бы уволить. Майский не верил в заявление Чемберлена на заседании палаты общин, что Хадсон действовал без его ведома, хотя на самом деле так оно и было. Если бы Чемберлен был хоть чуть озабочен переговорами в Москве, он немедленно уволил бы Хадсона, но, видно, они его нимало не заботили. 110

Суриц тоже вывел из всех этих материалов в прессе весьма негативные заключения. «Всякий честный сторонник соглашения с нами спрашивает себя, какое доверие Москва может иметь к переговорам, когда в момент переговоров находится мост к соглашению с Германией, а во время военного конфликта между СССР и Японией делаются позорные авансы Японии». 111 Это последнее замечание относилось к попыткам англичан разрешить кризис относительно британских прав на Тяньцзинь, который был блокирован японцами. Британцы с трудом вышли из опасной ситуации, но нанесли ущерб их собственному престижу. Теперь, по прошествии времени, оценки Сурица могут показаться несправедливыми, но в то время все это казалось ему очень похожим на еще одну британскую капитуляцию. Молотов скажет позднее, что советское правительство заключило пакт о ненападении с Германией именно для того, чтобы предотвратить англо-германское соглашение, вероятность которого очень увеличивалась встречами Хадсона и Вольтата. 112

И все-таки возможность заключения англо-германского соглашения на самом деле была ничтожна, хотя Советы имели все основания не доверять Чемберлену. Майский признавал, что общественное мнение и парламентская оппозиция «обложили» премьер-министра со всех сторон, но он все еще обладал огромной силой убеждения и был способен к тонким политическим ходам. Будь у Молотова больше времени и терпения, и он вполне мог бы добиться заключения договора с англичанами. Но время и терпение у Москвы уже кончались, этим и воспользовались немцы.

В конце июля Европа оказалась на перепутье. Англичане и французы готовились послать в Москву свои военные миссии. Гитлер игнорировал британские инициативы, направленные на улучшение отношений, в то время как германские дипломаты продолжали обхаживать Советский Союз. Молотов демонстрировал интерес к этим германским прелюдиям и, казалось, желал их продолжения и развития. Но все же, как отмечал Шуленбург, Молотов испытывал подозрения: он не доверяет ни нам, ни англичанам. В то же время усиливались признаки подготовки Германии к войне с Польшей. Кризис был неминуем и все опасались наихудшего.

И все же во Франции и Британии даже противники умиротворения испытывали в отношении штабных переговоров с Москвой некоторое беспокойство. Будут ли они успешными? А уж если нет, то помогай нам Бог. Кто знает, что Чемберлен или Бонне делали бы? В конце июля и Сидс и Наджиар предупреждали свои правительства, что в Москву лучше ехать не с пустыми руками. «Я убежден, — писал Сидс, — что прибытие в Москву британской военной миссии будет единственным доказательством нашей искренности, которому готово поверить советское правительство... каждый член Политбюро считает, что нынешнее британское правительство просто проникнуто духом «капитулянтства» перед державами Оси; по некоторая, весьма влиятельная его часть, все же полагает, что с помощью нашей прессы и общественного мнения, а также постоянного давления со своей стороны нас можно скрутить и принудить к соглашению. И это соглашение должно быть абсолютно недвусмысленным, четко прописанным в сфере военных действий». 1

Наджиар несколькими днями позже отослал подобную депешу своим. Советское правительство придавало штабным переговорам огромное значение; их прогресс совершенно однозначно обусловливал прогресс во всех иных областях. Советское руководство не хотело голословных заявлений о военных обязательствах, такая позиция преобладала в нем с 1935 года, со времени подписания франко-советского пакта. Мы не хотели заключать военной конвенции, отмечал Наджиар, а сейчас и Молотов и Потемкин твердят, что без штабного соглашения не будет вообще ничего. 2

Депеша эта однако не возымела никакого действия. Еще не начав переговоров французское и британское правительства уже настроились на то, что те не приведут к быстрым результатам, если вообще к чему-нибудь приведут. Переговоры можно потянуть и в конце концов заключить что-нибудь такое обтекаемое и расплывчатое. Что конкретно — Галифакса вообще не волновало. Он был убежден, что пока идут эти военные переговоры «Россия по крайней мере не перекинется в германский лагерь». Чемберлен был с ним вполне согласен, потому что «он не придавал этим переговорам вообще никакого значения». Он говорил адмиралу сэру Реджинальду Драксу, главе британской миссии в Москве, что «палата общин толкает его гораздо дальше того места, на котором хотели бы остановиться мы». 3

Для англичан важным условием возможности военного соглашения было согласие Советов принять британское определение «косвенной агрессии». А в военных переговорах британские представители были проинструктированы «продвигаться как можно медленнее». Если не получится вообще никакого соглашения, то по крайней мере будет выиграно время, до осени или до зимы оттянется начало войны. 4 Еще в начале лета Харви, личный секретарь Галифакса, записал в своем дневнике, что эти переговоры в Москве были «просто уловкой — главным образом благодаря медлительности и нежеланию, с которыми мы за них с самого начала взялись. Это правительство никогда и ни на что не согласится с Советской Россией». 5 Эти «ничего и никогда» стали очевидны 2 августа, когда дипломаты вкратце отчитались перед Дрэксом о ходе переговоров. Из того что он услышал, Дрэкс вполне резонно заключил, что эти переговоры скорее всего ни к чему не приведут: «Когда я спросил, насколько велика вероятность провала ответом мне было краткое, но красноречивое молчание, а потом министр иностранных дел заметил, что в общем лучшей линией поведения было бы затягивание переговоров как можно дольше. Перспектива была не из блестящих, но мы все же согласились на том, что так будет лучше всего». 6

Небрежение к переговорам демонстрировалось разными способами. Даже для транспортировки своей миссии в Москву британское правительство, как известно, наняло торговое судно; современные быстроходные гидросамолеты были заняты на очередных маневрах. Только какой-нибудь клерк из Форин офиса мог предполагать, что миссию следует отправить с эскортом быстроходных крейсеров! Ведь это было бы сигналом «всему миру вообще и державам Оси в частности, что мы действительно придаем какое-то значение этим переговорам». Министр все же «рассмотрел» это предложение, отмечал Сарджент. Но в конце концов решил, что... «было бы слишком вызывающе посылать крейсера на Балтику...». 7 Переговоры, казалось, так мало заботили Галифакса, что он «едва прочитал» инструкции для британской делегации. Так, британской делегации было сказано избегать дискуссий о советской помощи Польше и Румынии; Советы могли сами напрямую договориться с польским и румынским правительствами. И такие инструкции были даны несмотря на то, что все знали — вопрос о правах прохода войск будет ключевым в советской позиции. 8