Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

Под Москвой тем временем произошли события, поставившие под угрозу существование только что налаженного земского дела. Исходом розни между дворянами и казаками в Первом ополчении стала гибель его вождя. О недовольстве казаков Прокофием Ляпуновым уже говорилось. По сообщению «Карамзинского хронографа», [14]после принятия Приговора 30 июня 1611 г. Ляпунов продолжал преследовать казаков и требовал от них в большом Разрядном приказе, «чтоб оне от воровства унялися, по дорогам воровать не ездили и всяких людей не побивали и не грабили, а в села и в деревни и в городы на посады не ездили ж, по тому ж не воровали, чтоб под Москву всякие ратные люди и торговые люди ехали без опасенья, чтоб под Москвою б ратным людем нужи не было» [42, 58]. Один из земских «бояр» смог добиться от Ивана Заруцкого и Андрея Просовецкого, под началом которых в основном служили казаки, чтобы другие начальники войска тоже боролись с мародерами. Более того, казачью старшину заставили пообещать «перед Розрядом боярину и воеводам» и согласиться, что пойманных на воровстве будут «казнить смертью; а будет не поймают и тех воров побивать» [42, 58]. (Последнее слово надо запомнить, оно сыграет ключевую роль в обвинениях Ляпунову.)

Дорога от обещаний к действительности, как всегда, оказалась длиннее, чем рассчитывали. Казаки просто стали осторожнее и в свои походы за добычей ездили теперь большими станицами, чтобы их не могли захватить, выполняя земский приговор.

Ополчение, видимо, уже готово было развалиться на части, и ему не хватало только повода. «Новый летописец» отсчитывал «начало убьения Прокофьева» со времени случая, произошедшего с казачьей станицей в 28 человек, посаженных «в воду» Матвеем Плещеевым у Николы-Угреш-ского монастыря. Плещеев своей жестокой казнью лишь выполнял тот уговор, с которым казаки согласились следовать в Разряде. Однако, когда произошел этот случай, они не смогли стерпеть и вмешались в судьбу своих товарищей: «…казаки же их выняху всех из воды и приведоша в табары под Москву» [37, 113].

После случая у Николы-Угрешского монастыря казачье войско забурлило. Видимо, предчувствие беды посетило и Прокофия Ляпунова, якобы он даже «хотя бежати к Резани» [37, 113], но его уговорили вернуться. Опасность этого дела понимали многие, не исключая… главы польско-литовского гарнизона в Москве Александра Госевского, внимательно наблюдавшего за всем, что происходило в подмосковных полках. Здесь ему представился случай познакомить русских людей с неизведанной ими до тех пор политической интригой. Нет, речь не о том, что в Московском государстве не знали, что такое политическое убийство. Просто до Госевского никто не додумывался до того, что убить может не яд, а одна подделанная подпись.

Мало кто тогда мог представить себе, что «грамота от Прокофья по городом, что будто велено казаков по городом побивать» [37, 113], окажется фальшивкой, изготовленной новым хозяином Московского кремля. Однако тайный «подвиг» своего патрона раскрыл ротмистр Николай Мархоцкий. Ему не терпелось рассказать потомкам об изобретательности руководителя польско-литовского гарнизона, и он посвятил в своей «Истории Московской войны» отдельную главку «ловким действиям пана Госевского». Госевский нашел случай передать с попавшим в плен казаком поддельную грамоту Ляпунова (на самом деле сочиненную им самим), «мол, где ни случится какой-нибудь донской казак, всякого следует убивать и топить. А когда даст Господь Бог Московскому государству успокоение, он [Ляпунов] этот злой народ [казаков] якобы весь истребит» [30, 94].

Учитывая все это, становится понятным настойчивое стремление казаков, добивавшихся приезда Прокофия Ляпунова в их общий круг. Уговорили его приехать только после того, как несколько человек поручилось «душами», что ему ничего не будет, а зовут его в круг «для земского дела». Этим делом и была злополучная грамота, которую предъявили Ляпунову. Авторы русских летописей были убеждены, что эту грамоту написали казаки. Один из них описывал дальнейшее как очевидец, стоявший рядом с главными героями драмы. Посмотрев на грамоту, Прокофий Ляпунов сказал: «…грамотка де походила на мою руку, толко аз не писывал» [42, 59]. Ошибкой воеводы был приезд в казачий круг, но еще большей ошибкой стало то, что он начал что-то объяснять казакам. Их мнение сложилось давно, и самому Прокофию Ляпунову уже нельзя было на него повлиять. Казаки кричали в лицо своему врагу: «…велел де ты нас побивати». Достаточно было только атаману Сергею Карамышеву, первым позвавшему Ляпунова на казачий круг, первому же ударить саблей главного земского вождя…

Нелепость убийства Прокофия Ляпунова была понятна даже его недоброжелателю Ивану Никитичу Ржевскому, оставившему ради службы в ополчении свой чин окольничего Боярской думы в Москве. Ржевскому тоже надо было много раз подумать, прежде чем ехать в казачий круг, расправившийся с ним за невинное замечание: «…за посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет» [47, 350–352]. О степени ненависти, которую вызывал Прокофий Ляпунов у казаков, свидетельствует также грамота московских бояр, писавших, что тело главного воеводы «держали собакам на снеденье на площеди 3 дни» [53, 294]. Такими обескураживающими в своей жестокости смертями завершилась 22 июля 1611 г. история объединительного земского движения. Но это был еще не конец самого Первого ополчения.

Историки сходно описывают дальнейшие события, обозначая их одним словом – «распад». Источник такого взгляда – в грамотах того времени, причем созданных уже в следующем, нижегородском ополчении Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского. В городах, продолжавших поддерживать Первое ополчение, о смерти его главного воеводы Ляпунова писали сдержаннее: «…казаки убили, преступя крестное целованье». Главную опасность видели в том, чтобы казаки не стали «выбирати на Московское государьство государя по своему изволенью» [1, 345–346].

Грамота Второго земского ополчения 7 апреля 1612 г. создавалась тогда, когда все опасения, связанные с тем, что казаки поддержат нового самозванца, уже осуществились. Два ополчения впрямую враждовали друг с другом, поэтому в описании казачьих бесчинств, последовавших после убийства Прокофия Ляпунова, заметен сильный публицистический подтекст. Казаков даже обвинили в том, что они хотели «полским и литовским людем ослаба учинить» [1, 355]. О разъезде из Первого ополчения сказано в связи с формированием нового земского движения: «Столники же и стряпчие, и дворяне и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, ис под Москвы розъехолися по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным християном быти в совете и соединение, и выбрати государя всею землею» [1, 355–356].