Алексей Литвин - Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг.

Трудно назвать первые акты красного и белого террора. Обычно их связывают с началом гражданской войны в стране, хотя вскоре после прихода большевиков к власти убийство политических противников стало весьма обыденным занятием. Причем случаи индивидуального и массового террора проявились одновременно [67].

Легко заметить связь между различными типами террора и социально-политическими действиями правительств и противоборствующих организаций. Покушение на Ленина произошло вечером 1 января 1918 г., незадолго до открытия Учредительного собрания, а убийство членов ЦК партии кадетов, депутатов этого собрания, юриста Ф. Ф. Кокошкина и врача А. И. Шингарева — в ночь с 6 на 7 января, т. е. в то время, когда ВЦИК утвердил ленинское постановление о его роспуске [68]. Введение массового террора не прекращало индивидуального, но, как правило, увязывалось с жесткими политическими акциями против основной части населения страны — крестьянства (введение комбедов, продовольственных реквизиций, взимание чрезвычайного налога и т. п.). Менее прослеживается связь между военными победами (поражениями) сторон и ужесточением карательной политики. Крымская трагедия (осень 1920 г.) — расстрел чекистами тысяч офицеров и военных чиновников армии Врангеля, — произошла после победы красных.

В советской историографии длительное время существовало мнение о том, что белый террор в стране начался летом, а красный — постановлением Совнаркома 5 сентября 1918 г. как ответ на белый [69]. Есть и иные точки зрения, связывающие начало красного террора с убийством царской семьи [70], с призывом Ленина к проведению террора в Петрограде в ответ на убийство Володарского [71], с резолюцией ВЦИК 29 июля 1918 г. о проведении массового террора против буржуазии [72], с тем, что террор составлял сущность советской системы и до августа 1918 г. проводился фактически, а с 5 сентября 1918 г. — официально [73]. Это последнее заключение ближе к истине, так как советские декреты либо фиксировали то, что уже происходило, либо инициировали ускорение того, что, по мнению властей, замедляло свой ход.

Классовые характеристики красного и белого террора появились в 1918 году для обоснования и оправдания действий сторон. В советских разъяснениях отмечалось, что методы того и другого террора схожи, но «решительно расходятся по своим целям»: красный террор направлен против эксплуататоров, белый — против угнетенных трудящихся. Позже эта формула приобрела расширительное толкование и назвала актами белого террора вооруженное свержение советской власти в ряде регионов и сопутствующую этому расправу над людьми [74]. При этом имелось в виду наличие различных форм террора еще до лета 1918 года, а также понимание под термином «белый террор» карательных действий всех антибольшевистских сил той поры, а не только собственно белого движения. Отсутствие четко разработанных понятий, критериев приводит к разночтению.

Датирование различных типов террора следует начать не с расправы над известными общественными деятелями, с декретов, узаконивавших творящееся беззаконие, а с безвинных жертв конфронтирующих сторон. Они забыты, особенно беззащитные страдальцы красного террора [75]. Террор вершили офицеры, участники Ледового похода генерала Корнилова, чекисты, получившие право внесудебной расправы, революционные суды и трибуналы, руководствующиеся не законом, а целесообразностью и собственным правосознанием людей, не имевших по своему образованию к юриспруденции никакого отношения.

Остервеневшие от невзгод, люди с низкой культурой предпочитали насилие, а не убеждение, испытание страхом для того, чтобы заставить подчиняться себе. В замечании Ханны Арендт о том, что терроризм привлекал и чернь, и элиту, так как он стал «чем-то вроде философии, выражавшей отчаяние, негодование, слепую ненависть… человек был исполнен решимости отдать жизнь, лишь бы принудить нормальные слои общества признать его существование», есть социально-психологический смысл. По мысли Арендт, чернь хотела пробиться в историю, даже ценой разрушительной силы. Она хотела доказать величие человека и ничтожество великих [76]. В гражданской войне в России эти качества воплощались во вседозволенность, и ею пользовались менее грамотные красные и более образованные белые в полной мере. Стремление к политической и нравственной исключительности сводило на нет право человеческой личности на жизнь. Экстремизм и жажда мести распространились не только на политических противников, но и на мирное население. При расколе общества каждая из воюющих сторон навязывала силой свое видение будущего страны. Отсюда взаимосвязь и взаимозависимость красного и белого террора, сходность форм и методов их осуществления [77].

Солженицын начал историю ГУЛАГа с 1918 года. Но противоборствующие стороны способствовали созданию единого ГУЛАГа, красные учитывали не только опыт своего, но и белого террора. Без этой взаимосвязи трудно понять развитие карательной системы: баржи и поезда смерти были и у красных, и у белых, те и другие применяли децимации и т. д. В. Б. Станкевич, бывший комиссар Временного правительства, писал в воспоминаниях, что суровость политических репрессий заставляла прятаться всех и выбирать тот или иной фронт гражданской войны [78]. Террор, белый и красный, хронологически едины и в мерзости безжалостного уничтожения соотечественников.

П. Н. Милюков писал о терроре как деформации человеческой психологии, созданной мировой войной; как о безнаказанности бандитов, стремящихся сберечь власть любыми средствами, верующих в то, что они носители истины. Думаю, что в последнем Милюков ошибался: тогда многие становились убийцами-профессионалами, а им не до истины. Они исходили из принципа: убить противника прежде, чем он убьет.

По Милюкову, террор составлял «сущность советской системы», и он выделял категории: террор — месть за белый террор; борьба с оружием в руках против контрреволюции; беспощадная классовая борьба вообще [79]. Но ведь все эти определения были тогда присущи и другой конфронтирующей стороне. И. З. Штейнберг, сам принимавший участие в становлении советской системы террора в качестве наркомюста, так же как его единомышленники по партии левых эсеров, служившие до начала июля 1918 г. в ВЧК, позже всячески открещивался от содеянного, пытаясь дать ему свое объяснение, но подчеркивал: террор — это не единичный акт, не изолированное, случайное, хотя и повторяемое проявление правительственного бешенства; террор — это узаконенный план массового устрашения, принуждения, истребления со стороны власти; террор — не только смертная казнь, его формы разнообразны: допросы людей, запрет на инакомыслие, реквизиции, заложничество, массовые казни [80].