Сборник документов - Русский архив: Великая Отечественная: Т. 15 (4-5). Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии).

Перехожу к вопросу о действиях штурмовых групп в крупных городах. Опыт учит, что в различных городах, с различным противником, с различной конфигурацией улиц и проч., состав штурмовых групп и отрядов, а также метод ведения ими боя на улицах городов меняются: в одном случае можно задворками проходить, в другом задворками проходить нельзя. Где можно легко сделать проломы, где нельзя. Я не буду на этом вопросе останавливаться подробно, так как в ряде выступлений он уже достаточно полно освещен.

Я только хочу рассказать, что у нас в 1-й гв. танковой армии хорошо себя показали в боях на улицах Берлина зенитные орудия. В тех случаях, когда улицы были узкие, а здания высокие — ни полевую пушку, ни танк, ни самоходку нельзя было развернуть так, чтобы разрушить верхний этаж, у нас и в 11 гв. тк, и в гв. мк очень эффективно применяли зенитные пушки. Поэтому, товарищи, я думаю, что нам необходимо это учесть на дальнейшее. 120-мм минометы тоже хорошо себя показали в уличных боях, особенно в случаях, когда нужно было на ближней дистанции, но с крутой траекторией, разрушить какое-нибудь здание или разбить чердак, откуда стреляли пулеметы или другие огневые средства противника. 120-мм миномет в уличных боях явился очень хорошим оружием и приносил большую пользу, о чем с восхищением отзывались участники боев штурмовых групп.

В вопросе взаимодействия танков и авиации я должен положительно отозваться о действиях штурмового авиационного корпуса генерала Крупского. Он с нами действовал не раз. Мы с ним сработались и хорошо друг друга понимали. Работу по организации взаимодействия с этим соединением мы вели и раньше, а не только перед Берлинской операцией, и поэтому у нас не было никаких казусов. С авиасоединениями, которые работали с нами в процессе одной операции и потом автоматически переключались на другую, у нас была полная договоренность. Много помогал нам обмен радиоданными, в результате чего на поле боя танк мог «разговаривать» с самолетом. Танк командира батальона или роты мог «настраиваться» на волну штурмующих самолетов. Были случаи, когда самолеты имели явное намерение бомбить район расположения наших частей, но, своевременно перенацеленные танковыми командирами, исправляли свою ошибку. Но очень плохо нам было, когда мы с тов. Чуйковым, овладев Мюнхебергом, устремились в леса и пошли рывком на межозерное пространство. Наступила ночь и вот начался кошмар: идут волны наших бомбардировщиков и сгружают свой груз на мой штаб, на колонны и на боевые порядки 8 гв. мк и 11 гв. тк, жгут наши танки и транспорт, убивают людей. [Из-за] этого мы на 4 часа прекратили наступление, которое развивалось очень успешно.

Когда я доложил об этом маршалу Жукову, последний забеспокоился, стал звонить Новикову и Голованову, а они вместо того чтобы выяснить истинное положение вещей, начали отнекиваться: «это не мои, я ничего не знаю» и т. д. И вот до того надоели эти ночники моим командирам корпусов, что они взяли да обстреляли их. В результате был сбит самолет «Бостон», конечно, наш. И только, когда были доставлены неопровержимые доказательства, нам поверили, что бомбили свои самолеты. А пока мы доказывали — у меня штаб горит, окна вылетают. Машина загорелась, снаряды рвутся в моем бронетранспортере.

Рассказывая об этом, я вот к чему веду речь: с авиацией, которую мы имеем и которую подчиняет нам командующий фронтом или назначает для поддержания нас бомбовыми ударами или штурмовкой, мы всегда находили общий язык и быстро выправляли неполадки. Был, например, такой случай: в районе Кепеник я и командир авиакорпуса генерал Крупский возвращались с переправы. По дороге на запад двигалась колонна тяжелой артиллерии. Вдруг идут 12 штурмовиков с явным намерением пикировать и сгрузить свой груз на нас. Тов. Крупский по своей рации передал: «Воробьи, воробьи, я голубь, здесь свои». Штурмовики сразу поняли, в чем дело, и ушли, только один отцепил бомбу, а остальные успели услышать «Воробьи, воробьи, я голубь и т. д.». Но вот с ночной авиацией — стратегической — мы ничего не можем сделать. У нас с ней нет радиосвязи, и мы беспомощны что-либо предпринять. По звуку моторов знаем, что это наши самолеты, но сказать им, что здесь свои войска — не можем. Мне кажется, что в дальнейшем, когда будут планироваться операции и будет лететь по определенным направлениям ночная стратегическая авиация, нужно устанавливать какие-то опознавательные знаки или огни, или позывные. У немцев распределена была белая фосфорная бумага, как ковры, и если ее ночью расстелить, она света не дает, но сверху очень хорошо видна. Что-то нужно установить, [527] потому что, товарищи, только за одну ночь у меня свои самолеты сожгли около 40 автомашин, 7 танков и убили свыше 60 человек. Зачем нам нужны эти потери?

Теперь в отношении Зееловских высот. Маршал Ротмистров, тов. Чуйков, маршал Богданов достаточно осветили этот момент и отвергли обвинение танкистам в нерешительности при взятии высот. Танкисты выполнили свой долг до конца. Когда мы вышли к Зееловским высотам, развернулись и устремились вперед, все наши попытки успеха не имели. Все, кто высунулся вперед, моментально горел, потому что на высотах стоял целый артиллерийский корпус противника, а оборона немцев на Зееловских высотах сломлена не была. Когда же потребовалось развертывать всю армию, конечно, мы не могли дать полных результатов через 2 часа, а отсюда страсти разгорелись, шел бой, создалось серьезное положение и, естественно, были нелестные отзывы по нашему адресу. Ну а когда обстановка стала ясна, все это дело выяснилось. Но выяснилось оно здесь, на конференции, а ведь в то время при штабе было много корреспондентов, и они слушали все, что говорилось в ходе сражений. И вот один из них, Трояновский, написал книжечку «Последние дни Берлина» и в ней воспроизвел услышанный им разговор командования, которое по закону требовало от нас быстрейшего выполнения задачи. Я не хочу сказать, что требовать с нас не нужно было, но ведь потом выяснилось, что мы все-таки честно дрались. Я, например, три раза менял направление ударов корпусов, а если бы на Зееловских высотах уперся и шел в лоб, то, может быть, десятью танками и прорвался, но дальше некому было бы идти, т. к. погибли бы все танки. А ведь я присягу принимал и отвечал за выполнение задачи.

У танкистов есть такое правило: рви всегда, где можешь, получил отпор — не упорствуй, не лезь на рожон, ищи обхода. У меня под Зееловом обход обозначился на правом фланге, и я принял на себя тяжелую ответственность: снял 11 гв. тк и 8 гв. мк, прикрылся истребительной артиллерией, оставил две бригады у тов. Чуйкова, а ему сказал: «Я пошел, если удачно — за мной». Обойдя леса сев. — зап. Зеелова, правда, с тяжелыми боями, я все-таки вышел на простор на рубеж Мюнхеберга, а потом, прорвавшись и через этот рубеж обороны противника, мы пошли до самых окраин Берлина.