Автор неизвестен - Повесть о смуте годов Хэйдзи

Хираяма Суэсигэ ( ) (возможно, 1140–1212) тж. многократно упоминается в «Повести о доме Тайра» — см. св. 9 «9. Старый конь»: «Тут выступил вперёд Суэсигэ Хираяма…» (С. 410); там же, «10. Спор о первенстве» (С. 412), и пр.

Шунь ( ) (XXIII–XXII вв. до н. э.) — легендарный китайский император, правивший после Яо. Наряду с Яо (см. Яо) считается образцовым правителем, обретшим престол в силу необыкновенных добродетелей.

Яманоути-но Тосимити ( ) — приближённый воин Ёситомо; его жена стала кормилицей будущего сёгуна Ёритомо.

Яо ( ) (2324–2206 до н. э.) — легендарный китайский император, культурный герой. Ему приписывается подвиг усмирения потопа, наступившего вследствие разлива Хуанхэ. Кроме того, в китайской мифологии он — изобретатель календаря сельскохозяйственных работ. Описывается как человеколюбивый государь, своими добродетелями облагодетельствовавший Поднебесную. См. также Шунь.

Ямаки Канэтака ( ) (?—1180) — воин из рода Камму Тайра, был сослан в Идзу, в местность Ямаки. Исполнял должность наместника Идзу, погиб во время нападения Ёритомо на его усадьбу, как это описывает «Повесть о смуте годов Хэйдзи».

В «Осени Средневековья» Й. Хёйзинга писал о поздних Средних Веках в Европе: «Когда мир был на пять веков моложе, все жизненные происшествия облекались в формы, очерченные куда более резко, чем в наше время. Страдание и радость, злосчастье и удача различались гораздо более ощутимо; человеческие переживания сохраняли ту степень полноты и непосредственности, с которыми и поныне воспринимает горе и радость душа ребенка».

Как нам кажется, эти характеристики не универсальны. Когда мир был на десять веков моложе, в японской художественной литературе Х-ХI веков — в «Дневнике путешествия из Тоса» Ки-но Цураюки, в «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон, в «Повести о принце Гэндзи» Мурасаки Сикибу — можно было увидеть мир, предстающий не столько в ярких красках и резких контрастах, сколько в тонких эстетических переживаниях, пробужденных красотой весеннего рассвета или писком птенца воробья, осознанием мимолётности всего прекрасного и пониманием красоты преходящего.

Такое сходство произведений периода расцвета хэйанской литературы с европейской литературой XIX–XX веков обычно объясняют тем, что на протяжении столетий никакие по-настоящему большие смуты не нарушали плавное течение жизни при хэйанском дворе. Стихосложение и чтение романов стали едва ли не основными придворными развлечениями, и привычный ход жизни, определённый годовым циклом обрядов и праздников, нарушали разве что паломничества и выезды на природу, рождения принцев и принцесс, что, в свою очередь, становилось темой стиха или предметом описания в романе или дневнике.

В середине же XII века политическая ситуация меняется, члены императорского дома начинают борьбу за власть, вовлекая в неё род Фудзивара. Это противостояние заканчивается победой третьей стороны — предводителей военных кланов, сначала — дома Тайра, представители которого заняли ключевые должности при дворе в 1159–1185 гг., а потом, после мятежа Минамото и их победы при Данноура в 1185 г., — дома Минамото. И если несколько предыдущих веков мира послужили почвой, на которой взросла хэйанская литература, то десятилетия войн XII века, затронувших самые основы властной структуры страны, питали литературу периода Камакура и определили необычайную популярность жанра гунки — «военных повестей» [198] 1 В дальнейшем выражение «военные повести», обозначающее те повести, которые включают в жанр гунки, ввиду его частого употребления, мы будем использовать без кавычек. средневековой Японии.

Ранние произведения жанра гунки очень мало переводились, и их изучение таит множество открытий для исследователя. Военные повести интересны не только тем, что красочно описывают некоторые исторические события далёкого прошлого. Как и любой средневековый текст, они несут в себе также и информацию о том, как современники воспринимали эти события. Историк находит эту информацию. Эта информация распылена по текстам повестей и заключена в характеристиках персонажей и распределении функций между ними, в авторских высказываниях, выражающих некоторую точку зрения на происходящее, в самой композиции текстов. Для изучения всего этого многообразия мировоззренческой информации нужно проделать большую работу по её классификации, выявлению таких элементов, которые присутствуют только в одном произведении, и таких, которые наблюдаются в нескольких либо во всех повестях, а для этого необходимо вводить в научный оборот и сравнивать как можно больше текстов, что и является целью данного перевода «Повести о смуте годов Хэйдзи», этой работы и планируемых автором дальнейших переводов и исследований.

До сих пор наиболее изучаемым и переводимым произведением являлась «Повесть о доме Тайра», считающаяся вершиной развития жанра. Значение её для японской культуры неоценимо, и её популярность в Японии способствовала тому, что «Повесть о доме Тайра» из всех произведений этого жанра чаще всего становилась предметом изучения и переводилась на разные языки мира — только на английский язык она переводилась трижды. По известности и количеству переводов её можно сравнить разве что с «Повестью о принце Гэндзи». Неудивительно, что исследованию «Повести о доме Тайра», как в Японии, так и на Западе, посвящены сотни работ.

«Повесть о доме Тайра» подробно рассказывает о событиях 1160–1214 годов, произошедших после смуты годов Хэйдзи. В ней подробно описано, насколько возвысился род Тайра и как он пал при восстании Минамото; отчасти мы говорили об этом в предисловии, и немного подробнее мы будем говорить об этом ниже, а ознакомиться с этой повестью можно в замечательном русскоязычном переводе И. Львовой (Повесть о доме Тайра, 1982).

Эта повесть настолько затмила все прочие произведения жанра гунки, что подчас можно подумать, будто бы эта повесть явилась сверхновой звездой на литературном небосклоне, и будто бы она изобилует нововведениями, разительно отличающими её от предшествующей ей литературы. И. Львова неоднократно отмечает такие новшества, но как раз в отношении таких новшеств с ней невозможно согласиться. Например, в «Повести о доме Тайра» встречается такая сцена: