Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека

Законодательным оформлением успехов борьбы за «социалистический труд» было постановление правительства о введении с 15 января 1939 г. трудовых книжек — документа, без которого нельзя было поступить на работу: в трудовой книжке отмечались причины ухода с предыдущего места работы, взыскания, поощрения. «Правда» в статье «Социалистическая дисциплина труда» приветствовала решение правительства: «Введение трудовых книжек, установление отличий за самоотверженную трудовую деятельность, за выдающуюся ударную работу, установление высшей степени отличия — звания Героя Социалистического Труда, проведение ряда мероприятий по упорядочению трудовой дисциплины с большой радостью встречено советским народом. Все это знаменует новую страницу в славной истории борьбы за социалистическую дисциплину труда».

Замечательная формула — «славная история борьбы за социалистическую дисциплину труда» — точно выражает особенность «социалистического труда»: вместо работы идет борьба за дисциплину. Она не прекращается ни на минуту. Постановление Совета министров СССР и ВЦСПС от 6 сентября 1973 г. «О трудовых книжках рабочих и служащих», вводящее новый образец документа, повторяет формулу 1938 года: «… в целях повышения их воспитательного значения в деле укрепления трудовой дисциплины». Первыми словами Ю. Андропова после его избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС были: дисциплина, борьба за дисциплину. В первой большой речи К. Черненко после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС на видном месте проблемы «укрепления порядка, организованности, дисциплины».

«Славная история борьбы» за «укрепление» дисциплины, за «повышение» производительности труда шла, идет и будет продолжаться, ибо это история национализации трудовой, творческой деятельности человека — растления труда.

Даже в самых секретных архивах ЦК вряд ли хранится проект растления труда, извращения естественной нормальной человеческой функции. Но вся деятельность коммунистической партии со дня революции, несмотря на внешние изменения, кажущиеся отклонения от первоначальных идей, смену вождей, была направлена на трансформацию человека. Удар по отношению к труду ставил целью разрушение сути «старого» человека. Человек не хочет работать, — утверждал Троцкий, — «как правило старается избежать работы». Ему вторит — почти семь десятилетий спустя — К. Черненко: «Трудиться — трудно, тут уж ничего не попишешь». Вывод был и остается простым: без контроля со стороны партии, без принуждения человек работать не будет. Меры, принятые партией, под руководством которой создавалась советская экономическая модель, неминуемо вели к растлению труда.

Централизация и планификация убивали энтузиазм, творческую инициативу, веру в необходимость работы. Процесс разложения труда, занявший в Советском Союзе несколько десятилетий, был повторен в ускоренном темпе в других социалистических странах. «Человек из мрамора» — фильм Анджея Вайды (сценарий Александра Сцибора-Рыльского) — замечательно представляет этот процесс, рассказывая о судьбе молодого польского рабочего, горящего желанием строить, трудиться, быть первым — ударником, стахановцем, и обнаруживающего, что его обманули, что партия украла его энтузиазм, используя в своих целях.

Социалистическое отношение к труду рождалось у людей ручного труда — рабочих и колхозников, видевших, как организуется «ударная работа», как повышаются нормы и падают заработки. Социалистический труд становится синонимом плохой работы, низкой производительности труда. Рождается афоризм, авторство которого приписывают себе все социалистические страны и в каждой из них он мог возникнуть: они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем.

Ручной труд окончательно теряет свою привлекательность и престиж. Социалистическая идеология непрерывного прогресса, движения к Цели, осуждала на низкое положение в обществе «ручных рабочих», как выражался Махайский. Диплом высшего образования и «умственная работа» (включая все виды деятельности в государственном аппарате) становятся знаками общественного успеха.

Плохая работа «ручного рабочего» становится формой самозащиты трудящихся. Этого оружия нет у колхозников, обладающих единственной возможностью выразить свою неудовлетворенность бегством из деревни. Рабочий имеет возможность шантажировать своего непосредственного руководителя, отвечающего за выполнение плана, и требовать от него, например, увеличения заработка.

Среди немалого числа художественных произведений советских писателей, рассказывающих о трудностях возникающих в отдельных случаях, когда малосознательные рабочие плохо работают (недостаточно хорошо) и требуют дополнительной (сверх законной) оплаты, выделяется повесть Владимира Войновича «Хочу быть честным» . Руководитель строительных работ хочет всего лишь работать по мере своих способностей: «В конце концов хорошая у меня работа или плохая — она единственная. И если эту единственную работу я буду делать не так, как хочу и могу, зачем тогда вся эта волынка». Он не может работать, как хотел бы: он хочет быть честным, условия работы этого не позволяют. «Хочу быть честным, — заявляет он своему начальнику. И слышит в ответ: — Кому нужна твоя честность?» Она не только не нужна, она вредна — ибо подвергает сомнению систему, социалистическую модель экономики и общества.

В страстном изображении сталинской системы — «Нашей юности полет» — А. Зиновьев приводит в качестве примера «сталинского стиля руководства» историю «великой стройки», стоившей множества жертв и «бессмысленной с экономической и иной практической точки зрения». «Великий исторический смысл стройки», по мнению героя, заключается в том, что она была «прежде всего формой организации жизни». Бессмысленная работа десятков тысяч людей, мучения и жертвы, имели, следовательно, идеологическую функцию. Как формулирует герой: «Наша жесткость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения…»

Нравственность «сталинского типа», которую книга объявляет «исторически необходимой», отвергает «честность» героя повести Войновича. Характерно, что герой объявляет «нравственность» сталинского времени «максимальной», т. е. высшего типа, превосходящей «низшую» нравственность, существовавшую ранее.

«Максимальная нравственность» создает особую связь между управляющими и управляемыми — соучастие в обмане, в нарушении «низшей» нравственности. Юрий Орлов, физик, создатель Московского Хельсинкского комитета, многолетний узник, в статье «Возможен ли социализм не тоталитарного типа?» рассматривает в частности вопрос о «праве на труд» в обмен на беспрекословную лояльность по отношению к государству. Советский человек, пишет проф. Орлов, при условии абсолютной лояльности получает «освобождение от значительной доли ответственности за результативность своего труда». Он присваивает себе право «работать хуже, иногда намного хуже, чем он мог бы». Государство соглашается на это, ибо, как говорит Юрий Орлов, «диктатуре полезно, если средний гражданин обладает некоторым комплексом вины и благодарности за снисхождение».