Пер Лагерквист - Пилигрим в море

Пер Лагерквист

Пилигрим в море

(1962)

Когда пилигрим оказался на борту бандитского судна, которое должно было перевезти его в Святую землю, он успокоился и больше уже ничего не боялся. Он лежал на нарах в кубрике, скрестив руки на своей мятежной груди, а в душе его воцарилось неведомое ему прежде чувство мира и покоя. Хотя во мраке за бортом неистовствовали волны и буря и он понимал, что этот корабль всего лишь старая жалкая посудина, что экипаж его - ненадежный сброд, он все равно чувствовал себя на удивление уверенно и всецело предался во власть им и разбушевавшимся стихиям. Он заплатил хорошую цену за перевоз, отдал им все, что имел, все свои неправедно нажитые деньги; и они жадно пересчитывали их, ничуть не заботясь о том, что на деньгах этих кровь.

А теперь они плыли по морю, катившему свои волны к стране, куда его обещали перевезти. И он верил в это, был преисполнен доверием, как никогда прежде в жизни. Будь что будет!

Конечно, он помнил, как грубо они хохотали, когда судно отчаливало от набережной. Но даже это его не обеспокоило, и он не сомневался в том, что они сквозь бури и опасности перевезут его в ту дальнюю страну, по которой он так безумно тосковал.

Вскоре он задремал, словно убаюканный волнами моря, которое, охватив его своим волнением и ненадежностью, все же подарило мир его душе.

Когда он проснулся, на судне было уже не так темно и какой-то человек сидел и смотрел на него. Казалось, он занимается этим уже давно, казалось, он сидит и ждет, когда он проснется, и наблюдает за ним, пока он спит. Вид у этого человека был свирепый - лицо крупное, безбородое, рот широкий, волосы густые, правда уже чуть поседевшие, и густые же темные брови, придававшие его взгляду еще большую суровость и острую проницательность.

- А, проснулся наконец, - сказал он голосом, от которого, казалось, следовало бы ожидать еще большей грубости и недружелюбия. - Может, хоть теперь ты скажешь, кто ты такой и что все это значит. Что тебе надо здесь на борту?

- Тебе это прекрасно известно. Ты ведь, должно быть, знаешь, куда направляется это судно.

Человек пробормотал что-то неразборчивое. А немного погодя сухо добавил:

- Да. Конечно.

Он сидел и изучал некоторое время его худое, с твердыми чертами лицо, его длинные, скрещенные на груди волосатые руки.

- Не похож ты на паломника, - сказал он.

Тот, другой, бросил на него быстрый взгляд, взгляд почти боязливый, и осторожно, словно думая, что это не будет заметно, разнял руки.

- Ты похож на всех остальных на борту, и это - хорошо. Думаю, это хорошо для тебя. Хотя у тебя ведь светлая кожа, да и волосы, ясное дело, тоже... Откуда ты родом?

Тот, кого спросили, не ответил ни слова.

- И одет ты вовсе не так, как они. Ну, эти паломники. Почему ты одет иначе? И как тебя зовут?

Но и тут он не получил ответа.

- Ты, верно, думаешь, что меня это не касается, - слегка усмехнувшись, сказал человек. - Ты прав. Но все-таки можешь ты сказать, как тебя зовут?

- Товий.

- Вот как! Здесь на борту, пожалуй, не имеет ни малейшего значения, как тебя зовут и откуда ты родом. Здесь вообще ровно ничего не имеет значения.

Он продолжал смотреть на него своим пронизывающим, испытующим взглядом. И Товию это было неприятно.

- Вообще-то, ты, верно, мог бы сесть на корабль, на котором плавают настоящие паломники? Ты что, этого не хотел?

- Это ж ясно.

- Но ты, конечно, опоздал на него. Правда?

- Да.

- Кажется, я слышал об этом. И тогда ты сел на этот. И тут все, верно, будет хорошо. Хотя обычно на нашем судне в Святую землю не плывут, засмеялся он. - Но раз шкипер посулил доставить тебя туда, он, ясное дело, сдержит свое обещание. Да, конечно сдержит. Он малый честный, никто ничего другого про него не скажет. И ты ведь заплатил, так что дело - верное. Ты отдал ему все, что имел!

- Да.

Человек провел рукой по губам, словно желая скрыть улыбку.

- Да, шкипер, верно, решил, что теперь тебе деньги больше не нужны. Верно, так он и думал. Лучше, что они у него. Надежней. Он правильно решил. Но если у тебя что осталось, - продолжал он, - будь осторожен. Спрячь их... Они тебе могут понадобиться, когда ты доберешься в эту самую Святую землю, а я думаю, ты туда все же доберешься. Наверняка. Но все же скажи, зачем все-таки тебе туда надо?

- Зачем?

- Да. Очень хотелось бы об этом узнать; рассказал бы хоть немножко, а я бы послушал.

- Уж это мое дело.

- Конечно. По правде сказать, поэтому и хотелось бы послушать твой рассказ. Что заставляет тебя быть таким расточительным - а надо сказать, ты и есть такой. Такой расточительный, что платишь сколько угодно, отдаешь все, что у тебя есть. Разве это не странно, а?

Товий не ответил.

- Когда корабль отчалил - я имею в виду корабль с настоящими паломниками, - ты бросаешься в гавань и нанимаешь первое попавшееся судно, да еще в любую погоду. Разве это неудивительно?

Товий опять не ответил.

- Да, это судно хорошее, очень хорошее, но я не это имею в виду. Я плавал на нем чертовски много лет, и я знаю, что говорю. И люди здесь хорошие, ну просто отличные, это я могу подтвердить. С ними ты можешь чувствовать себя уверенно, они справятся с морем в любую погоду, они не робкого десятка. Ничего на свете не боятся. Они не страшатся никого, ни Бога, ни дьявола. Так что если кто и сможет перевезти тебя в Святую землю, то это, верно, мы. Но скажи, почему ты, собственно говоря, так рвешься туда?

Товий по-прежнему молчал; молча сидел и другой, изучая это упрямое, суровое лицо, сверх всякой меры настороженное и словно бы замкнутое для всех.

- Я видел столько настоящих паломников, - снова начал он немного погодя. - Их в гавани полным-полно, они бродят там в ожидании, когда их корабль выйдет в море. Я нередко разговариваю с ними, спрашиваю их о том о сем, хотя и сам не знаю, зачем я это делаю, мне они не по душе. Нет, не по душе. Должен сказать, они мне просто отвратительны. Когда долго смотришь на их лица, так и тянет снова уйти в море! В особенности если ветер такой же, как вчера вечером. Хорошо бы узнать, как они справились с этим ветром.

Нет, они мне не по душе. И ты тоже. Но ты не похож на них. Ты не похож на настоящего паломника.

Товий бросил на него обеспокоенный взгляд, на который тот, другой, не обратил внимания.

- Какие у тебя волосатые руки. У Ферранте такие же, хотя и поросшие черными волосами. Вот. Его ты остерегайся. Он единственный, кого тебе надо остерегаться, другие все парни что надо, как я уже говорил - люди хорошие. Единственный, кого тебе надо избегать, - тот, у кого волосатые руки, как у тебя. Запомнить это легко.

Он чуть приостановился, продолжая столь же настойчиво, как и прежде, изучать Товия.

- Стало быть, это - твое личное дело. Так ты думаешь. И потому не плывешь, как обычно бывает, вместе с другими паломниками в обычном длинном стаде баранов, с теми, кто шествует с крестом впереди, с теми, кто, так сказать, замкнул свою душу на замок. Ты же идешь один в полном одиночестве. Ты идешь на богомолье в полном одиночестве и на свой собственный лад. А может, у тебя и креста-то никакого нет - или есть? Даже четок с маленьким крестиком и тех нет, а?.. Да нет, я сразу увидел, что у тебя их нет, что и в руках у тебя ничего нет, что они - пустые. Хотя ты и скрестил их на груди, пока спал. Тебе это известно? Ясное дело, нет. Рукам, таким как у Ферранте, никакой крест не подходит.