Тоби Грин - Инквизиция: царство страха

После прибытия 30 июля корабль досмотрел секретарь инквизиции. Он искал на борту запрещенные книги. Условия на таких судах подробно и красочно описаны во время последующего визита в том же году на борт другого из них — на сей раз, он прибыл из Анголы. «Огромное количество чернокожих мужчин и женщин были спрятаны под матами из травы, которыми их накрывали. Их оказалось очень много, причем они так сгрудились в одну огромную кучу, размещаясь друг на друге, что с огромнейшими трудностями удалось добраться до входа и пройти в пространство под палубой полуюта. Но все равно я смог преодолеть немногим более полпути, так как чернокожие заблокировали весть проход. Стояла настолько невыносимая жара, что я не выдержал и развернулся, чтобы уйти, заставив двух матросов с борта корабля пойти вперед с зажженными свечами, пробираясь между чернокожими. Казалось, что там спрятано более 400 человек» [1220] AHN, Inquisicion, Legajo 4816, Expediente 22, folio 45 v. Я привел в современный вид пунктуацию в своем переводе этого отрывка. .

На борту «Нуэстра Сеньоры де Монтсеррат» из Кашеу секретарь инквизиции приступил к тщательному досмотру. Однако чиновник не обнаружил книг, запрещенных трибуналами. Поэтому он удовлетворенно закончил визит, не предпринимая никаких действий [1221] Там же, folio 11v. .

Запрещенные книги, вероятно, были проклятием для инквизиции. Но ужасающие условия, в которых находились контрабандные рабы, в этом случае не удостоились даже упоминания. С теологической точки зрения бездействие официальных представителей было оправдано. Ведь папский престол пожаловал моральную легитимность работорговле — своего рода спасению душ. Возможно, чем больше душ удавалось впихнуть в это вонючее чистилище из гниющей древесины, пересекающей океан, тем было лучше. Но это, разумеется, открывает нам только то, что ни одна догма не может оказаться достаточно благочестивой, чтобы заслужить наше твердое одобрение.

Безусловно, другое использование той же самой догмы привело к попытке запретить определенного рода литературной продукции доступ в иберийское общество. Как мы видели ранее, к 1583 г. запретили многих великих авторов, включая Данте, Эразма, Томаса Мора и Овидия. Хотя инквизиторы интересовались больше теологией, чем литературными трудами [1222] Defourneaux (1963), 24–25. , великих продолжали исключать. В конце XVI и начале XVII вв. было много неоднократных жалоб, что в Испании невозможно достать труды Макиавелли [1223] AHN, Inquisicion, Legajo 4436, Expediente 4. . В 1659-60 гг. начались затянувшиеся дебаты в Сарагосе и Мадриде по поводу Бартоломе де Лас Касаса.

«Кратчайшее сообщение о разрушении Индий» Лас Касаса в настоящее время признано одним из классических исторических текстов, посвященным открытию Америки испанцами. В XVII веке все обстояло иначе. В 1659 г. первой персоной, предложившей провести цензуру этой работы, был иезуит Франсиско Мигуихон, заявивший: «Подобные сказки, наносящие урон испанской нации, следует вовремя конфисковать, даже если они правдивы» [1224] AHN, Inquisicion, Legajo 4480, Expediente 21, folio 2r. . В следующем году с ним согласились пять монахов францисканского ордена, которые заявили: книга «в большей своей части является клеветой, дискредитирующей испанцев, вредной, пагубной и порочащей репутацию, а также поводом для иностранцев ненавидеть и презирать нас. Этого вполне достаточно, чтобы сделать ее скандальной» [1225] Там же, folio 4r. .

Другой квалификатор сформулировал свое мнение следующим образом: «Эти крайности следует устранить, книгу нужно запретить. Она подпадает под пункт № 16 закона от 1640 г., предусмотренный для списка книг, чтение которых католиками разрешается только после изъятия нежелательных мест. Там рассматриваются слова и фразы, которые умаляют репутацию…» [1226] Там же.

При подобной идеологии истина более не имела значения. Оказалось достаточно лишь видимости истины. Литература, хотя и относилась к сфере культуры, создавалась с учетом того, что она не избежит глаз цензоров. «Селестина» (значительно раньше запрещенная в Португалии) подвергалась неоднократному изъятию до того, как была окончательно запрещена в Испании в 1793 г. Это произошло спустя три года после запрета на «Опыты» и все эссе Монтеня [1227] Defourneaux (1963), 24–25. Издания с исключением нежелательных мест появились в Севилье в 1539 г. . Все работы Рабле запретили в Испании в 1667 г., включая книгу, которую сейчас помнят лучше всех остальных — «Гаргантюа и Пантагрюэль» [1228] Там же, 25. .

С наступлением эпохи Просвещения (а вместе с ней — реакции инквизиции против нее) в XVIII столетии увеличилось число запрещенных книг. Среди нежелательных авторов оказались Кондорсе, Юм, Доке, Монтескье, Поп, Руссо, Свифт и Вольтер. Лоуренса Стерна запретили в 1801 г., за ним в 1806 г. последовала «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона. Безусловно, тема оказалась слишком животрепещущей! [1229] Там же.

В книжном магазине в Эстанислао-де-Луго, рейд на который совершили в 1817 г., конфискованные книги включали труды Беркли («Диалоги относительно естественной религии», которые считают в настоящее время ключевой работой философии), Эразма, Гиббона, Мильтона («Потерянный рай»), Монтескье, Рабле, Руссо и Вольтера [1230] AHN, Inquisicion, Legajo 4469, Expediente 31. .

Согласно любому современному стандарту, эти авторы занимают почетные места среди величайших фигур западной литературы и философии. Инквизиция не хотела иметь никакого отношения к ним.

Как мы уже видели в нескольких последних главах, в XVII веке наиболее мощными оказались иные последствия, вызванные инквизицией. По мере уменьшения глобального влияния испанской и португальских империй снижались и возможности физической досягаемости инквизиции, способности совершать жестокость. Это напоминает нам, что инквизиция была, в сущности, политическим институтом. Как становится понятно, католическая идеология и папская власть служили ее властным структурам в качестве оправдания и отговорки.

Например, в Португалии в конце XVII века папский престол еще раз оказал сдерживающее влияние. Когда в июле 1672 г. арестовали несколько богатейших конверсос Лиссабона, папский престол фактически предъявил ультиматум регенту дону Педро, требуя проведения расследований действий судов и угрожая временно приостановить деятельность инквизиции [1231] Baiao (1972), 222-69; Subrahmanyam (1993), 186. Это произошло после просьб знаменитого проповедником Антониу Виейры (инквизиция арестовала его самого в 1665 г.) и конверсос в Риме. . Приблизительно в это время в Риме циркулировали анонимные рассказы о страшных практиках португальской инквизиции: продолжались прежние пытки; адвокатам не разрешали ознакомиться с уликами против обвиняемых, существовала вероятность осуждения самых искренних и благочестивых католиков. Когда палач на аутодафе в Коимбре вынужденно немного ослабил веревку, умирающий человек воскликнул: «Иисусе!» [1232] AGE, 36, 51, 62–63.