Тоби Грин - Инквизиция: царство страха

Если секретность судопроизводства гарантировала взаимное недоверие и несправедливость, то адвокаты, выбранные для защиты заключенного, едва ли оказывались лучше. После первых пятидесяти лет существования трибунала в Испании, когда обвиняемые могли приглашать своих адвокатов [353] Фернандо де Рохас, автор «Лa Селестины», происходивший из конверсос, действовал в качестве адвоката в судебных делах инквизиции. См. работу Камена (Kamen (1997), 194). , защитника стали выбирать по распоряжению инквизиторов из назначенного ими самими перечня.

Эти штучно отобранные адвокаты должны были предлагать своим клиентам только признание вины или покаяние. Об иных предложениях не заходило и речи. Единственная обязанность адвоката заключалась в том, чтобы отказаться от того, кого считали «пертинас» — закоренелым еретиком, который отказывался от покаяния. Кроме того, он должен был убедить христианина сказать правду. Предполагалось, что заключенные станут оплачивать услуги адвоката из своего собственного кармана, если они не оказывались слишком бедными, чтобы позволить себе это [354] Gracia Boix (1982), 201-02. Инструкции Торквемады (1484 г.) доводили до сведения, что сумма платежей зависела от финансового положения. (IT: folios 6r-v). .

Отдавая должное адвокатам, следует отметить: их советы были лучшим вариантом для обвиняемых. Тех, кто признавался полностью и проявлял искреннее покаяние, называя всех своих «сообщников» в знак искренности, возвращали в лоно церкви. Они обязаны были носить санбенито в виде публичного знака своего унижения, их имущество, как правило, подлежало конфискации инквизицией, а имена их потомков постоянно предавались общественному позору. Но, по меньшей мере, им не приходилось опасаться, что они будут «освобождены» — иными словами, переданы на расправу светским властям [355] Mariana (1751), т. VIII, 506-07. .

Так как инквизиторские тюрьмы имели все карты против арестантов, они могли стать беспокойным местом. Хотя условия содержания заключенных были разными, и в некоторых местах арестованным разрешали днем ходить по улицам или даже отбывать свой срок дома [356] Хотя в конце XVI и в XVII вв. количество «освобождений» сократилось, это не находило широкого признания. Многие заключенные верили в то, что их сожгут, вплоть до самого дня проведения аутодафе. Ведь только в этот день они узнавали о вынесенном им приговоре. Об этом ясно свидетельствует Делон в своем рассказе (1815 г.) о вынесенном ему приговоре в Гоа в конце XVII века (Kamen (1997), 201-02). , часто эти тюрьмы оказывались значительно более суровыми. Даже в конце 1770-х гг. в Португалии и Гоа самоубийства стали весьма серьезной проблемой. В практических кодексах, принятых в этих местах, имелись особые главы, посвященные тем, кто покончил жизнь самоубийством в тюрьме [357] Rego (1983) 117–118; Rego (1971) 126–127; португальское дело было связано обычно со «смертью» в тюрьме, но в тексте подчеркивается, что во многих случаях это было самоубийство. . Известный иезуитский проповедник из Бразилии Антониу Виейра говорил об инквизиторских камерах в середине XVII века в мрачных тонах: «Обычно в камерах находилось четыре или пять человек, иногда больше… Каждому выдавали на восемь дней один кувшин воды (если вода кончалась раньше установленного срока, то заключенные должны были сохранять терпение) и подстилку, а также емкость для испражнений, которую чистили тоже один раз в восемь дней… В камерах, как правило, было много крыс, а вонь стояла такая, что выйти оттуда живым оказывалось настоящим счастьем для заключенных» [358] Приводится в работе Сузы (Souza (1987), 327). Эти данные не вытекают непосредственно из утверждения Ли (Lea (1906-07), т. II, 509), что тюрьмы инквизиции были лучше обычных гражданских тюрем. .

Часто обстановка в камерах раскалялась от негодования. Однажды ночью в 1631 г. Жоржи Ребелло, заключенный в Лиссабоне, получил выговор от надзирателя за то, что слишком скандалил с товарищами по камере. Ребелло отвечал ему, что «арестованные — значительно более достойные люди, чем надзиратели».

А когда тюремщик сказал ему, чтобы он заткнулся, если не хочет получить кляп, Жоржи Ребелло схватил нож и начал им бешено размахивать, приговаривая, что клянется Святым Причастием: любому сукину сыну, который захочет войти в камеру, придется сначала расправиться с ним, если не хочет, чтобы его убили.

Тюремщик отправился за подмогой, но когда он с охранниками ворвался в камеру, стараясь вырвать нож у Ребелло, тот впился зубами в руку одного из тюремщиков, навсегда оставив на нем отметины [359] AHN, Inquisicion, Legajo 1647, Expediente 11, no. 4. .

При чтении записей судов инквизиции становится понятно: страх среди заключенных вызывала безжалостная несправедливость системы, притом — в значительно большей степени, чем сожжение на костре. (Костер был скорее высшей мерой, чем характерной особенностью судов). Арестованных не только уничтожали экономически, физически и психологически, но и заставляли их субсидировать собственное унижение. Уильям Коллинз из Оксфорда должен был заплатить собственному конвоиру, который в 1572 г. доставил его в качестве заключенного инквизиции в город Мехико. Там его осудили как протестанта и приговорили к десяти годам галер [360] IAN/TT, Inquisicao de Lisboa, Livro 218, folios 27r-28r. . Между прочим, не инквизиция, а те, кого приговорили к наказанию плетью, должны были оплатить работу человека, который наносил им удары [361] Jimenez Rueda (ред.), 1945, 317. .

Поэтому не без оснований француз Шарль Делон, который сам прошел через юридическую систему Гоа, писал в конце XVII века: «Судьи инквизиции действовали на основе системы юриспруденции, которая неизвестна другим трибуналам» [362] Dellon (1698), 5. . Законно работала такая система, в которой простого подозрения оказывалось достаточно, чтобы убедить власти в виновности человека. Это следует из записей, сделанных в конце XVIII века, когда в Испании возникла «угроза» франкмасонства. В 1751 г. Франсиско Раваго, духовник Фердинанда VI, доказывал королю: необходимо перейти к действиям, поскольку, «учитывая серьезность положения, вероятность которого нельзя отрицать, одного подозрения вполне достаточно, чтобы предотвратить ущерб, не дожидаясь доказательства или уверенности» [363] Fonesca (1612), 126. .

Такое косное и параноидальное мышление во многих отношениях отражало то, что в XIV веке сказал Эмерик: «Если обвинение оказывается лишенным всех признаков правды, инквизитор не должен вычеркивать его из своей книги, исходя только из этого. То, что не раскрыто в какой-то момент, может остаться нераскрытым и в другое время» [364] Eymeric (1972), 18. .

Национальный исторический архив в Мадриде — это изящное здание, украшенное мраморной лестницей, которое скрывает прохладный тенистый двор, где исследователи могут отдохнуть от своих трудов.