Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Что это? Пророчество или узнанная тайна?

Ведь именно так, начав с простуды, и умрет Петр II через год с небольшим, 19 января 1730 года.

Любопытнее всего, что именно в этом письме испанский посланник, много знавший о придворных тайнах, впервые упоминает, как о возможных преемниках в случае кончины императора и дочерей царя Иоанна — Анну и Екатерину. А с ними, напомним, тесно связан Остерман, Бирон и все немцы, многие из которых были в тесной дружбе с Фридрихом I — королем прусским.

[Обстоятельства] «заставляют призадуматься, что же станется с этим государством, если не будет царя, — заканчивает депешу посланник. — Не могу уверять, что на престол после него взойдет принцесса Елизавета, потому что, хотя она и имеет друзей, но столько же и врагов. Дочери царя Ивана… кажется, тоже будут иметь свою партию. Не будет недостатка и в третьей партии, с целью посадить на престол какого-нибудь Русского и с этим вместе возвратиться к своим древним началам».

Жутко, дико в Москве.

Снег валит и валит на дворе. Чисто и бело кругом.

И деревья запушило.

Вороны каркают, да колокола бьют.

«Не представится ли случай вытащить меня из этой тюрьмы?…Дай-то Бог выехать мне отсюда на санях прежде окончания этой зимы!»

Наталья Алексеевна скончалась 22 ноября ночью. «Помолившись, хотела лечь спать, но напали судороги, что она скончалась не более, как в две минуты», — рассказывала Анна Крамер. Только она одна была при ней.

Так ли было или нет, сказать трудно. Анна Крамер умела хранить тайны.

Недаром была поверенной в сердечных делах прежней императрицы Екатерины I, а с ее кончиной берегла тайны своего любимца Левенвольде.

Государь был безутешен. Не спал всю ночь, а наутро выехал из дворца, в котором умерла сестра и поселился в Кремлевском дворце.

Смерть великой княжны Натальи Алексеевны, как это ни кощунственно будет звучать, устраивала все противоборствующие партии.

Она очищала путь для основной фаворитки — цесаревны Елизаветы, удаляла последнее препятствие для честолюбивых Долгоруких, желавших единолично влиять на государя и, более того, мечтавших войти с ним в родство, и, наконец, давала возможность немецкой партии делать ставку (пока тайно) на дочерей царя Иоанна, о которых никогда прежде не говорилось и не упоминалось как о претендентках на российский престол.

Католики и протестанты, принимавшие участие в происходивших событиях, готовились к новой схватке.

Два месяца тело покойной великой княжны Натальи Алексеевны стояло в траурной зале Лефортовского (или как еще его называли Слободского) дворца. Священники читали Псалтирь. Потрескивали свечи. Стены и потолок обиты черным. По потолку зала была убрана серебряною материею, на которой руками французских мастеров вышиты были, золотом и шелками, императорская корона и цветы. Восемь, постоянно сменявшихся, «дневальных» дам составляли почетную стражу тела. В головах покойной стояли на часах два кавалергарда с обнаженными шпагами.

20 января, вскоре после Рождества, с величайшей пышностью совершилось погребение великой княжны. Вот как описывал его малоросс-очевидец: «Церемония началась около десятого часа, а кончилась около полудня. Ехали сперва три маршала в ряд, за ними шли гренадеры от гвардии, с перьями, в девять рядов, около ста человек, разные придворные служители преставившейся великой княжны, попарно, а заключили снова два маршала. Потом певчие разные и государевы шли, продолжая пение, диаконы, которых было несколько сот, попы, которых было близ четырех сот, архимандриты, архиереев семь; три знатные персоны несли кавалерию Св. Екатерины, другие же три, на золотой подушке, императорскую корону, а потом везено было тело под золотым, шитым с многими кутасами, балдахином, везенным восемью лошадьми, обшитыми в черные аксамитровые капы, с приложенными на челах и боках императорскими гербами; а близ всякого коня по одному человеку из знатных шло, также и около балдахина, придерживая с кутасами шнуры. Балдахин внизу укрыт был сребреным моарем, а наверх покрывала стоял серебряный гроб с телом. Когда балдахин поровнялся с монастырем Богоявленским, то из оного вышел император с должайшим флером и пошел за гробом. Под руки Его Величество вели барон Остерман и князь Алексей Григорьевич Долгорукий; за государем шла государыня цесаревна, которую под руки вели Иван Гаврилович Головкин да князь Черкасский, потом шли дамы, 21 пара, также в траур убранные и завешанные черными флерами с должайшими хвостами; заключали шествие: 3 маршалки и рота гренадеров Семеновского полка. Полки от слободы до Кремля и в Кремле до монастыря девичьего Вознесенского стояли, и когда туда принесено тело, то все дали бегучий огонь трижды; во время же хода, с пушек били поминутно».

В Стародевичьем монастыре, в старой соборной церкви, где похоронены были почти все великие княжны, царицы и царевны русские, обрела вечный покой и сестра государя. В головах церкви, рядом с могилами супруги великого князя, Софьи Витовтовны, и обеих жен Иоанна III — Марией Тверской и Софьей Палеолог, теперь стояла и ее гробница.

Государь, похоронив сестру, казался безутешным. Ему бы надлежало выехать из Москвы, где все напоминало о невосполнимой утрате; этого надеялся Остерман, о том просил граф Вратиславский и дюк де Лириа. Не знал государь, что того ради они пошли на подлог, изменив текст письма, пришедшего из Вены от императрицы и герцога Евгения Савойского.

Но Долгорукие обще с другими боярами не любившие Петербурга, умели отклонить исполнение сих просьб. Услужливый князь Алексей Григорьевич Долгорукий, для рассеивания грусти Петра II, начал ежедневно приглашать его в Измайлово, что не за горами, то погонять зайцев, то потешиться над волками.

За охотою проходило время.

К сему развлечению присоединилось вскоре и другое: завтраки в Горенках, подмосковной князя Алексея Григорьевича, не лишенные присутствия его дочери, княжны Екатерины Долгорукой, «красавицы, пленявшей стройностью стана, белизною лица, глазами томными, очаровательными». Долгорукие ревниво наблюдали императора и не любили окружать его иначе, как своими родичами.

Первопрестольная столица по целым неделям, а то и месяцам сиротела без своего надежи-государя или, как писал М. Д. Хмыров, «по временам, приходила в негодование от буйной ватаги молодцов, бурею проносившихся по ее улицам и насильно врывавшихся в мирные домы, хозяева которых узнавали в предводителе ватаги царского фаворита, князя Ивана Долгорукого, «гостя досадного и вредного». Любимец государя, по слухам, получив отказ от цесаревны Елизаветы, пустился во все тяжкие. Он, правду сказать, был большой любитель прекрасного пола. С отцом он вздорил, даже не ладил. Остерман лавировал между ними: слушал со вниманием князя Ивана, когда тот жаловался на родителя, но показывал участие и отцу, когда тот говорил барону о проказах сына. Князь Алексей Григорьевич в глаза называл Остермана первым умницей в свете и своим лучшим другом, а за глаза проклинал его и считал злейшим врагом. С венценосным питомцем своим барон почти не встречался. Верховный Тайный Совет перестал заседать. Апраксин умер, другие сказывались больными.