Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Днем свадьбы императора назначено 19 января наступающего 1730 года.

Долгорукие ликовали».

Гости, воротившись по домом, рассказывали до тонкостей об увиденном и услышанном. Передавали и слова фельдмаршала князя Василия Владимировича Долгорукого, сказанные вновь нареченной невесте.

— Вчера еще Вы были моею племянницею, — говорил фельдмаршал, — сегодня стали уже моею всемилостивейшею Государынею; но да не ослепит Вас блеск нового величия и да сохраните Вы прежнюю кротость и смирение. Дом наш наделен всеми благами мира; не забывая, что Вы из него происходите, помните однако же более всего то, что власть высочайшая, даруемая Вам Провидением, должна счастливить добрых и отличать достойных отличия и наград, не разбирая ни имени, ни рода.

Слова его примечательны тем, что не все Долгорукие, в том числе и фельдмаршал, были сторонниками брака. Как тут не вспомнить строки из реляции Иоана Лефорта, отправленной из Москвы до обручения молодых, 16 октября: «Готовясь проглотить пилюлю, удаленный от всякого света, он (Петр II. — Л.А .) не знает к кому обратиться…

Дочери (князя А. Г. Долгорукого. — Л.А .) говорят, что если на какую-либо из них падет жребий быть супругою царя, монастырь положит конец их величию. Все Долгорукие с ужасом и страхом ожидают этого брака в той уверенности, что настанет день, когда им всем придется поплатиться за эту безумную ставку; одним словом, этот брак никому не нравится».

Впрочем, объяснить перемену мнения фельдмаршала В. В. Долгорукого о браке племянницы с Петром II может, в какой-то степени, факт, о котором повествует в своих «Записках» П. В. Долгорукий: «Как-то в сентябре (1729 года. — Л.А .), в одну из этих поездок, после веселого ужина, за которым было много выпито, государя оставили с княжной наедине… Петр II был рыцарь и решил жениться». (В скобках заметим, 19 апреля 1730 года, через три месяца после кончины государя, Лефорт, ерничая в отношении несостоявшейся царицы, писал: «Девственная невеста покойного царя счастливо разрешилась в прошлую среду дочерью…»).

«Слухи о помолвке распространились быстро, — читаем далее у П. В. Долгорукого. — Вскоре вся Москва об этом говорила. Все были очень недовольны, враги Долгоруковых пришли в ужас. Наконец, девятого ноября государь вернулся в Москву и 19-го объявил генералитету о своем намерении жениться на княжне Екатерине Долгоруковой».

Не все было гладко между хозяевами с гостем Горенок. Приведем строки из еще одной реляции Лефорта от 10 ноября того же года: «Когда после стола, устроенного на охоте, льстецы хвалили его охотничьи подвиги (затравлено было 4000 зайцев. — Л.А .), Петр иронически сказал: «Я еще лучшую дичь затравил, ибо привожу с собою четырех двуногих собак»; с этими словами он вышел из-за стола. Все были поражены этим и смотрели друг на друга. Неизвестно, кого он подразумевал… Ему не понравилось общество дочерей Долгоруких, куда его, усталого и соскучившегося охотой, тянули… Это отвращение дошло до такой степени, что третьего дня при въезде сюда он роздал всем желающим большую часть своих собак, посылал охоту ко всем чертям и употреблял бранные слова, относящиеся к подстрекателям… Сколько раз оставлял он охоту и возвращался один на привал.

Однажды, когда царю в игре попался фант, а заранее было условлено, что тот, чей фант вынется, должен будет поцеловать одну из Долгоруких, царь, видя, что это выпало на его долю, встал, сел на лошадь и уехал…»

В известиях, приводимых Лефортом, слышатся отголоски рассказов недовольных камергеров царя, которых князь Долгорукий менял еженедельно.

Не упустим из виду также и следующего: Екатерина Долгорукая была влюблена в секретаря австрийского посольства графа Миллезимо. Молодые любили друг друга и готовились пожениться, но князь Алексей Долгорукий, увлеченный своими идеями, разрушил их планы.

Люди внимательные во время обручения не могли не отметить как переменилась в лице княжна Екатерина Алексеевна, когда подошла очередь поздравить молодых графу Миллезимо. «Наконец, к великому удивлению всех, — писала леди Рондо, — подошел несчастный покинутый юноша; до тех пор она сидела с глазами, устремленными вниз, но тут быстро поднялась, вырвала свою руку из рук императора и дала ее поцеловать своему возлюбленному, между тем как тысяча чувств изобразились на ее лице. Петр покраснел, но толпа присутствующих приблизилась, чтобы исполнить свою обязанность, а друзья молодого человека нашли случай удалить его из залы, посадить в сани и увезти поскорее из города».

Через несколько дней Миллезимо выслали из России.

Княжна-красавица не походила на полузатворниц XVII века. Предание сохранило память не только об ее обольстительной красоте, но и об умении пользоваться ею и о гордости, с которой она себя держала. После новгородских казней 1739 года, когда многие из Долгоруких потеряли головы на плахе, по указу Бирона, княжна Екатерина Алексеевна была сослана на Бел-озеро, в Воскресенский Горицкий девичий монастырь, окруженный тогда дремучими лесами, где ее держали как колодницу. Говорят, когда привезли Долгорукую, то настоятельница монастыря до того испугалась, что долго не хотела впускать в монастырь сторонних лиц, даже в церковь, богомольцев: страшно опасно было имя Долгоруких. В те времена в монастырях с колодниками не церемонились: для усмирения их и для острастки были колодки, кандалы, шелепа, то есть холщовые мешочки, набитые мокрым песком.

Однажды приставница за что-то хотела дать острастку колоднице Екатерине Долгорукой, замахнувшись на нее огромными четками из деревянных бус. Четки иногда заменяли плетку. «Уважь свет и во тьме: я княгиня, а ты холопка», — сказала Долгорукая и гордо посмотрела на приставницу. Та смутилась и тотчас вышла, забыв даже запереть тюрьму: она была действительно из крепостных. Княжна, как видно, не забыла прежнего величия, несчастие только ожесточило ее.

Другой раз приехал какой-то генерал из Петербурга, едва ли не член тайной канцелярии и даже не сам ли глава ее, Андрей Иванович Ушаков. Все засуетилось, забегало в Горицком монастыре. Генерал велел показать тюрьму и колодниц; показали ему и княжну Долгорукую. Княжна сказала грубость ; не встала и отвернулась от посетителя. Генерал погрозил на колодницу батогами и сей же час вышел из тюрьмы, строго приказав игуменье смотреть за колодницей. В монастыре не знали, как еще строже смотреть; думали, думали и надумали заколотить единственное оконце в чуланчике, где содержалась бывшая государыня-невеста. С тех пор даже близко к тюрьме боялись подпускать кого-либо. Две девочки из живущих в монастыре вздумали посмотреть в скважину внутреннего замка наружной двери — их за это больно высекли.