Александр Мелихов - Биробиджан - земля обетованная

Sapienti sat. Умные и так уже поняли, что чем более отчетливой и обособленной социальной группой становятся евреи, тем более удобную мишень они собой представляют. (Увы, это относится и к идее выделения русских евреев в собственный субэтнос…) И что никто ради них никогда не пойдет ни на какие серьезные жертвы. У евреев нет и не может быть надежных союзников, потому что их нет и не может быть ни у одного народа: все народы всегда будут руководствоваться собственными сказками.

Короче говоря, не в интересах Израиля вывозить и растворять в себе все российское еврейство. Но заинтересована ли в этом Россия — в «освобождении» от евреев путем их ассимиляции или вытеснения?

Конечно, без евреев будет спокойнее, хотя бы одним источником напряженности сделается меньше. Правда, сделается меньше и одним источником пассионарности… Будет спокойнее и — скучнее. И мне почему-то жаль прежде всего Россию, которая утратит еще одну краску из своей дивной многоцветности. Россия без евреев как Америка без негров…

Наверно, это эстетский подход; рационально рассуждая, не является ли социальный мир высшей социальной ценностью? Допустимо ли покупать эстетические переживания ценой риска для многих человеческих жизней? Нет, отвечает физическое лицо автора этих строк, в качестве человека и гражданина — гуманиста, труса и слюнтяя: нельзя рисковать человеческим благополучием ради каких-то химер — хотя автору прекрасно известно, что лишь преданность химерам и делает человека человеком. Но может быть, именно поэтому прячущемуся под маской физического лица художнику грезится некий романтический герой, для которого самое главное отнюдь не комфорт, не покой и даже не жизнь, а причастность к чему-то великому и бессмертному (то есть наследуемому). Счастливцем он считает не того, кому удалось прожить долгую жизнь без страданий и потерь, а того, кому удалось оставить бессмертный след в истории. Для этого романтика судьба какого-нибудь Мандельштама как физического лица, разумеется, ужасающа, но его же судьба как поэта восхитительна и достойна всяческой зависти, ибо так и просится в легенду, без которой почти невозможно войти в бессмертие.

И вот с точки зрения таких романтических критериев удачей или неудачей для евреев оказалась их жизнь в России? Больше или меньше в сравнении с евреями других стран русским евреям удалось оставить отпечатков в культуре, в науке, в технике, в политике, — отпечатков, которые еще очень долго не пожрутся жерлом вечности? Похоже, никак не меньше. А потому с точки зрения вечности русские евреи заинтересованы и в сохранении России как среды, которая открывает им возможность реализовывать свои дарования, служить своему бессмертию.

Какой ценой? Но для романтика ответ возможен только один: мы за ценой не постоим.

Итак, если мыслить высокими категориями, в примирении русских и еврейских грез заинтересованы все, а более всех евреи-полукровки, которым, как мне слишком хорошо известно по собственному горькому опыту, постоянно приходится разрываться между обиженными друг на друга папой и мамой. Еврейский вопрос в сегодняшней России — это вообще наполовину вопрос полукровок. Именно полукровки могли бы сыграть выдающуюся роль в создании и распространении примиряющей русско-еврейской грезы «Мы рождены дополнять, украшать и усиливать друг друга»,— и в этом, если смотреть с высоты наших бессмертных целей, гораздо больше правды, чем в грезах, рожденных обидой и озлобленностью.

Может быть, все это звучит и чересчур романтично, но неромантичных народов просто не бывает: утрачивая способность жить коллективными грезами, они перестают быть народами, рассыпаясь грудой разрозненных прагматиков.

Которые без воодушевляющих грез тоже нежизнеспособны.

Правда, многие умные люди, видя, сколько бедствий несут с собой всевозможные идеологические войны — битвы фантомов, — считают, что примирение наций и классов должно происходить не через слияние коллективных грез, а через их уничтожение: пускай люди живут исключительно индивидуальными иллюзиями. Есть, однако, опасение, что все индивидуальные иллюзии могут существовать лишь в качестве неких филиальчиков коллективных…

Но это отдельная новая тема. А что до темы старой (уж такой старой…) — все фантазирования насчет какого-то особого пути русского еврейства, скорее всего, столь же утопичны, как и все наши прочие надежды оказаться исключением в глазах Всевышнего. Скорее всего, еще через одно-два поколения подавляющее большинство русских евреев либо действительно эмигрирует, либо полностью ассимилируется, то есть утратит всякую эмоциональную связь, всякое чувство личной причастности к преданиям еврейской истории, — а ведь национальная идентификация осуществляется в гораздо большей степени через поэтическое отношение к истории народа, чем через личные отношения с составляющими его в данный момент индивидами. В принципе может оказаться даже так, что все лично известные тебе индивиды глубоко противны, но образ народа как наследуемого целого, невзирая на мерзкие физические лица, глубоко тебя трогает: приверженность народу есть приверженность грезе, а не лицам [22] Но я, кажется, так никому и не сумел объяснить, что национальные различия между людьми пролегают не в сфере их реальных поступков и даже чувств, а в сфере их фантазий . Идеалов, если угодно, хотя, на мой взгляд, идеалов своих люди до конца не сознают и лишь болезненно реагируют на отклонения от них. Угадать то, о чем ты тайно мечтаешь, часто удается только по тому, что тебя ранит, — так боль от столкновений с внешними предметами наиболее убедительно указывает нам на границы нашего тела. . И греза некоего русско-еврейского содружества, неслиянного и нераздельного, в принципе может быть не менее трогательной, чем всякая другая (надеюсь, слово «нераздельная» защитит меня от обвинений в некоем еврейском сепаратизме. Хотя — от чего может защитить слово!..)

Однако должен честно признать: пока что мне мало кого удалось растрогать. Некоторые мои друзья и коллеги самого что ни на есть безупречного русско-еврейского происхождения (яркие имена в современной словесности) наотрез отказались причислять себя к новому субэтносу, настаивая на том, что еврей — всего лишь социальная роль, навязываемая антисемитски настроенными социальными институтами или индивидами, тогда как сами мои друзья не делят людей на русских и евреев, а звание еврея принимают только из чувства собственного достоинства. Я не всегда удерживался от того, чтобы не пуститься в рассуждения, что «еврейство» определяется не отношениями с индивидами, а отношениями с некоторыми коллективными мнимостями, абстракциями (символами), что евреи уже грезили о какой-то своей особой миссии за много веков до возникновения всех нынешних государств и конфессий, а потому последние навязывают миру известные коллективные фантомы только из-за того, что сами пребывают под их властью либо угождают пребывающим под их властью массам: ни советской пропаганде, подкрепленной Комитетом государственной безопасности, ни какому-либо иному социальному институту еще, по-моему, ни разу не удалось создать новую национальную идентичность, они всегда вырастали откуда-то «снизу» и только подхватывались властью…