Kastelno - Верден. Мясорубка дьявола.

— Правда и самим попало не слабо. Отвели сегодня душу боши, щедро нас огнем накрыли. Двадцать четыре только ранено, пятерым как Бог свят, ничего не светит. Тебе вон шкуру попортили. Мне морду располосовали, из–под руки этот ублюдок вынырнул. Не успел я слегка. Зато потом так жахнул пса лопаткой, что и дух из него вон. Видать боши от того, что мы их с линии выбили, они совсем свихнулись. Жуткий обстрел нам устроили. Палят и палят, палят и палят. И откуда у них столько снарядов! Старика Блеза помнишь? Ну того длинного мужика, самого пожилого из моих? Напрочь разорвало прямым попаданием. Только по кускам шинели и опознали. Беднягу Дювалона так напичкало шрапнелью, что ни дать, ни взять – чистое мясо с железом вперемешку. Да, а ведь Дювалон все время болтал без умолку, помнишь? Так и смерть встретил. Рта не успел закрыть – прямо с раскрытым и помер. Форнею осколком руку оторвало. Прямо в мах, что ножом отрезало. Сам видел, как его лапа отлетела. Он спятил, завизжал, кинулся поднимать ее, да какое! Не успели мы ему под таким обстрелом обрубок перетянуть, помер на месте от кровопотери. Но хоть долго не мучался, правда жуть как орал пока не унялся навеки, — Гийом вновь кривиться от боли, сплевывает кровью и затянувшись, выпускает облако табачного дыма.

Форнею, Форнею… Не повезло тебе сегодня. Всегда ты всех убеждал, что удачливее тебя человека нет во всей армии. И впрямь, тебе долго везло. Уцелеть в Шамани в февральском наступлении пятнадцатого года, это действительно подлинное счастье и настоящее везение. Там пулеметчики бошей выкашивали нашего брата целыми ротами… Ты вышел невредимым из ада прошлогодних майских боев в Артуа, что было делом просто неслыханным… Там всякий был либо убит, либо ранен… Но ведь каждому везению когда–то приходит конец, как и всему на этом свете. И вот снарядный осколок сегодня подвел жирную черту под чередой твоих военных успехов…

— Папашу Лефуле контузило, — продолжает рассказывать Гийом. — Жаль мужика, славный был вояка, хоть великий молчун да и не пьющий впридачу. А трезвенники мне всегда подозрительны! Смотрю, валяется в бессознанке в окопе, огромный как племенной бык, а уши все в крови. Но хоть осколками не задело, и то хорошо. Его вон впереди тебя несут. И не вдвоем, а целых четверо носилки тащат, и то наверное руки отваливаются. Неудивительно, этакую тушу переть. Слона поди, и то легче будет! А я на дне траншеи помимо мешка с песком еще и двух наших покойников на себя затащил. Тяжесть конечно. Но зато сам живехонек, а тем–то уже все одно, два раза никого не убивает. Хорошо хоть Жером цел остался. Вообще, командир, во всем надо искать только хорошее, вот что я тебе скажу. Дырки твои скоро заштопают, и будешь здоровее всех. Повезет – отпуск схлопочешь, домой поедешь! Представляешь, просыпаешься – а вокруг никакого этого дерьма! Ни грязи, ни обстрела, ни газа, ни бошей этих чертовых, пропади они пропадом, и чистая простыня на матрасе! Чистая, белая простыня, эх, что б меня! И тишина, да такая что на уши давит! Это ли не счастье! Встанешь поутру, возблагодаришь Создателя первой бутылочкой, выйдешь на улицу, а там – бабы, да не наши фронтовые подстилки, а настоящие, красивые, эх!

От перечисления всех отпускных удовольствий Гийом завистливо присвистнул и вздохнул с таким шумом, будто кузнечные мехи прокачал. Я не очень понимаю, как можно благодарить Господа первой бутылочкой, но совершенно соглашаюсь со всем остальным. Человеку и впрямь, не много нужно для счастья.

Гийом спокойно покуривая, шагает рядом с моими носилками. О гибели одних, ранениях других, радостях предполагаемого отпуска, он говорит совершенно не меняя интонации, попыхивая сигаретой, буднично и спокойно. И совсем не потому, что у него нет сердца, или он равнодушен к смерти своих товарищей. Просто ранения и смерть — самые обычные явления на передовой. Ничего удивительного в них нет. Здесь это нормально. Сначала страшно, конечно, а потом привыкаешь.

После очередной порции брани, проклятий и кровавого плевка, болтовня возобновляется.

– Короче от всей нашей роты считай, что только один номер и остался, — продолжает капрал. — Теперь отведут на переформирование, новым свежим мясом напичкают. На твое место какого–нибудь осла поставят. Хотелось бы знать кого. Сам знаешь, охотников быть ротным командиром мало найдется. Это полковниками все хотят быть, а вот лейтенантами – извините. Ну да ладно, может быть, нормального мужика пришлют. Часы твои и бумажник пусть у меня останутся, а то свиснут их, пока в бессознанке валяться будешь, а у меня ничего не пропадет. За нас не переживай, не сдохнем мы без тебя. Сейчас там Жером остался командовать, он парень опытный. Хотя там и командовать–то в сущности уже некем, хорошо если полноценный взвод наберется. А если и ухлопают всех, так к твоему возвращению дадут тебе новое войско, если народу во Франции хватит. Ага, вроде пришли, слава тебе Господи! Ну все лейтенант, ты пока не скучай, а я побегу с этими коновалами на счет наших договариваться. — Я останавливаю его жестом руки и прошу нагнутся ближе.

– Что, командир, — капрал склоняется прямо к моему лицу. — Что такое?

С трудом шевеля губами шепчу: — сначала наши тяжелые. Это приказ. Понял?

Он смотрит мне в глаза и кивает головой. Затем разворачивается и бежит тяжелой поступью здорового слона. За спиной капрала рюкзак. Уверен, сейчас он набит трофейными часами, сигаретами, зажигалками и прочим нажитым на войне барахлом. Все добро пойдет в оплату нашей славной медицине. За уход, за дополнительную дозу обезболивающего, за свежие перевязки, да много за что. Такой порядок я ввел в своей роте с первого дня. Часть трофеев, а иногда и все, отдается на святое дело. Никто не возражал – каждому понадобится может.

Вот наконец и полевой хирургический госпиталь. Не могу поднять голову, ничего не вижу, но точно знаю: перед ним уже давно творится светопреставление. Даже воздух здесь наполнен запахом крови, разбавлен человеческой болью, густо замешан на тяжелом стоне. Мне хорошо известно, что сейчас будет, много раз я сопровождал своих в такие места. Раненых очень много, однако сейчас на подмостки жизненной пьесы каждого из этого огромного множества людей, выйдет главный герой, жутчайший персонаж всех самых кошмарных солдатский баек. Это принимающий раненых врач. Он будет проводить страшную, но необходимую процедуру — медицинскую сортировку. Теперь для каждого из нас, вон тот невзрачный человечек в заляпанном кровью халате, верховный жрец Всевышнего, его полномочный представитель, правая рука Создателя на грешной земле. Он есть сущий, начало и конец, первый и последний, альфа и омега. Именно сей эскулап решает, кого и в какой очередности будут оперировать. А кого не будут. Вообще не будут.