Михаил Кром - Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений

«Ничейный» исход войны не должен заслонять тот факт, что она потребовала от обоих воюющих государств концентрации больших средств и сил, заняла центральное место во внешней политике России и Литвы в те годы, отодвинув другие проблемы на второй план 445 . Отношения с иными государствами (особенно с Крымом и Молдавией) были тесно увязаны с ходом русско-литовского вооруженного конфликта.

Наконец, следует подчеркнуть компромиссный характер перемирия 1537 г.: впервые за полувековой период русско-литовских войн ни одна из противоборствующих сторон не приобрела решающих выгод. Соглашение 1537 г. зафиксировало определенное равновесие: Литва оказалась не в состоянии вернуть утраченные территории, а Москва временно прекратила попытки новых захватов принадлежавших Великому княжеству славянских земель. Устойчивость этого равновесия была подтверждена впоследствии неоднократным продлением перемирия вплоть до начала Ливонской войны.

Итак, стороны сумели достичь взаимоприемлемого компромисса по территориальным вопросам, что и нашло отражение в перемирии, заключенном 8 февраля 1537 г. Однако было бы ошибкой думать, будто это перемирие решило все проблемы, порожденные войной. Камнем преткновения в русско-литовских отношениях в течение многих лет оставался вопрос о размене пленных.

На переговорах в Москве в начале 1537 г., предшествовавших заключению перемирия, стороны так и не смогли придти к соглашению по упомянутому вопросу, от решения которого зависела судьба сотен людей, томившихся в неволе. Бояре предлагали освободить пленных без всяких условий («пленным на обе стороны свобода»), но литовские послы не хотели об этом и слышать: «тому ныне и вперед никак не мочно сстатись, чтоб в перемирье пленным свобода учинити» 446 . Бояре пытались взывать к здравому смыслу своих партнеров по переговорам: «да что в том прибыток, — риторически вопрошали они, — что пленных не отступитись, а своих не взяти: ведь человеци, и коли человеци, и они смертны — быв, да не будут: и в том что прибыток?» 447 Послы возражали: «ныне у нашего господаря государя вашего великие воеводы и люди добрые, а у вас господаря нашего люди худые: и господарю нашему чего деля пленным свобода учинити на голые слова?» Аргументация русской стороны сочетала в себе практицизм и апелляцию к христианским ценностям: «у вашего господаря добрые люди, а у нашего государя люди молодые, — говорили бояре послам, — ино их много: ино бы на болшинство натянути, менших людей болши взяти; а ведь в болших душа, и в менших души же, а обои погибнут, и в том что прибыток на обе стороны?» 448 Но послы упорно не хотели отдавать пленных «на голые слова» и требовали за них уступки Чернигова или какого-либо другого города. После того как русская сторона решительно отвергла это предложение («пленных на пленных меняти, а городы не треба на пленных давати»), вопрос о пленных был просто снят с повестки дня дальнейших переговоров: «коли межи государей мир вечный не может быти, а пленным свободы не будет — заявили послы боярам — и вы ныне поищите того, чтоб межи государей могло на чем перемирье сстатись, без пленных» 449 .

Между тем, как уже говорилось выше, к осени 1538 г. в литовском плену, по данным официальной переписи, находилось 166 человек, из них чуть больше половины (84) провели там уже почти четверть века — со времени поражения русского воинства под Оршей в сентябре 1514 г. 450 ; остальные попали в плен в ходе Стародубской войны. Как они жили в неволе и как сложилась их судьба после заключения перемирия в 1537 г. ?

По наблюдениям М. Сирутавичюса, условия содержания военнопленных в Великом княжестве Литовском в немалой степени зависели от их социального статуса: знатные лица — князья и воеводы могли рассчитывать на лучшее питание и обращение, чем простые пленники. Им разрешалось также писать своим родным в Москву с просьбой о вспомоществовании. Но, с другой стороны, их бдительнее охраняли, чем остальных узников 451 .

Как явствует из составленного 20 октября 1538 г. реестра всех пленных в Великом княжестве 452 , русские воеводы, захваченные литовцами в ходе только что закончившейся войны, содержались в различных замках: так, в Вильне находился князь Семен [Федорович] Сицкий: как сказано о нем в самом документе, «справца был над людьми в Стародубе» (см. Прил. II с. 116). Очевидно, он был захвачен в плен вместе с кн. Ф. В. Овчиной Оболенским при штурме этой крепости 29 августа 1535 г. Нужно добавить, что об участии кн. С. Ф. Сицкого в обороне Стародуба из других источников, помимо цитируемого списка пленных, ничего не известно.

Среди пленников, содержавшихся в 1538 г. в Тракайском замке («у Троцех»), обращают на себя внимание имена Петра и Григория Григорьевичей Колычевых ( Прил. II с. 117). Из сохранившейся наказной памяти князю Михаилу Юрьевичу Оболенскому известно, что Г. Г. Колычев был товарищем этого воеводы в походе на Кричев 453 . Как нам уже известно, этот поход состоялся летом 1536 г. и окончился неудачей, а воеводы, командовавшие русской ратью, попали в плен. Судя по списку пленных 1538 г., Петр Колычев сопровождал брата Григория в том злополучном походе и разделил его участь. Что касается самого кн. М. Ю. Оболенского, то он упомянут среди пленников, заточенных в Мельницком замке (с пометой: «пойман под Крычовом» — Прил. II с. 120); там же находился и кн. Ф. В. Овчина Оболенский — стародубский наместник, мужественно руководивший обороной крепости в августе 1535 г.

О князе Федоре Васильевиче нужно сказать особо. Поначалу условия его содержания были вполне сносными, можно даже сказать — почетными: литовцы с уважением отнеслись к храброму воеводе, о котором к тому же было известно, что он приходится двоюродным братом могущественному временщику — фавориту регентши Елены Глинской князю Ивану Федоровичу Овчине Телепневу Оболенскому. Король поручил охранять знатного пленника самому гетману Юрию Радзивиллу 454 ; при князе Федоре оставили его слуг: в документах гетманской канцелярии упоминаются «дьяка князя Овчинина Истомины листъки…» 455 Очевидно, этот «дьяк» Истома был личным секретарем князя Федора Васильевича. Больше известно о другом его слуге — Андрее Горбатом: сохранилось пять писем, им написанных (см. Прил. III, № 2—6); два из них были адресованы сыну и племяннику его господина — соответственно, князьям Дмитрию Федоровичу и Василию Федоровичу Оболенским, а остальные — родственникам и знакомым Андрея. Он исполнял ответственные поручения кн. Ф. В. Оболенского: именно его князь Федор, с ведома гетмана, послал в сентябре 1535 г. в Москву, к двоюродному брату — кн. Ивану Федоровичу Овчине Оболенскому «о своих потребах, чтоб к нему что послати на его потребы» 456 . При этом литовская сторона преследовала свои цели: паны надеялись таким неофициальным путем добиться возобновления переговоров между виленским и московским дворами, прекратившихся в период военных действий. Этот расчет полностью оправдался: завязавшаяся осенью 1535 г. дипломатическая переписка между боярином кн. И. Ф. Овчиной Оболенским и гетманом Юрием Радзивиллом привела затем к обмену гонцами и посланниками и в конечном счете — к заключению перемирия в 1537 г. Но нас сейчас интересует судьба двоюродного брата временщика — князя Федора Оболенского, который продолжал томиться в литовском плену.